Русские солдаты ждут свои гробы в Чечне

Центральные средства массовой информации то и дело поднимают вопрос о захоронении тела Ленина, который и без того лежит в гробу, и молчат, что в Ростове, в рефрижераторах уже третий год лежат не погребенные и никому не нужные останки более 500 русских солдат, погибших в Чечне. Центральное телевидение практически каждый день беспокоится о судьбе одного журналиста, находящегося в белорусском СИЗО, и забыло о сотнях пленных русских солдатах и офицерах, которые на положении рабов живут и ежедневно умирают в чеченских аулах.

Пошел второй год, как закончилась бесславная чеченская война, но эхо ее будет еще долгим и кровавым. Ушла из Чечни российская армия и забыла о своих мертвых и пленных товарищах. Некогда правительству — надо вести переговоры о нефтепроводе. Поисками погибших и пропавших без вести занимаются сейчас в Чечне в основном комитеты солдатских матерей, да почти обезумевшие от горя матери, отправившие своих мальчишек на смерть.

Вернулись из очередной поездки в Ростов-на-Дону и представители Нижегородского областного комитета солдатских матерей.

— Мы ездили с мамой Саши Копшева, погибшего в Чечне еще весной 1996 года, — рассказывает Г. Лебедева, зам. председателя комитета. — В 124-й лаборатории судмедэкспертизы Северо-Кавказского военного округа его останки были идентифицированы и мама забрала их, чтобы похоронить дома. Советский райвоенкомат помог организовать похороны.

Александр Копшев служил в 166-й мотострелковой бригаде, 8 марта 1996 года их 15-й блокпост был взят чеченцами в плен. Почти все пленные погибли или были расстреляны, спастись и выжить из 28 человек удалось немногим. О судьбе этого блокпоста и обстоятельствах пленения его бойцов мы уже сообщали нашим читателям. Но ставить точку в этой жуткой истории рано. Открываются новые обстоятельства, не знать о которых нельзя, если мы хотим знать о чеченской войне всю правду.

В Ростове представителям Нижегородского областного комитета солдатских матерей удалось получить копии показаний некоторых наших пленных, кому удалось вернуться к своим. Вот, например, показания строителя из Волгодонска С. Баркусова:

— Танкист с этого блокпоста рассказывал мне: «Полковник, командир блокпоста, очень часто приезжал на блокпост с чеченцем, полевым командиром. У них были очень дружеские отношения. Разрешал чеченцу кататься на танке, сам ездил на его «Жигулях», показывал минные растяжки вокруг блокпоста. Продукты, которые получили для блокпоста, прямым ходом шли к чеченцам, горючее тоже продавалось. Ребята на блокпосту были голодные, вшивые, поэтому им приходилось собирать дань с чеченцев, проезжавших через этот блокпост».

Солдаты, еще находясь в плену у чеченцев, написали об обстоятельствах своего пленения письмо в Москву. Дошло ли оно по назначению, неизвестно.

Со слов Молды, коменданта Шали:

«Я их держал у себя целую неделю, переговаривался с вашим командованием. Если бы командование захотело, мы бы договорились, но они им были не нужны».

Из показаний С. Баркусова:

«…Троих ребят привезли в село, голодных, вшивых. Сбежалось все село. Над ними смеялись, издевались. Хозяин на глазах у всех заставил их подметать улицу шапками. Затем прошел слух, что ночью федералы будет делать в селе зачистку и хозяин расстрелял ребят и сбросил в ущелье».

Колонну пленных, было их в общей сложности около 100 человек, гоняли по горам и ущельям, пока она не попала под артналет российских войск. Наши солдаты погибали от своих же снарядов. Тех, кто не мог идти, чеченцы расстреливали.

Со слов Скумбицкого, строителя, сбежавшего из плена:

«Нас всех согнали в село Старый Ачхой. Ребята были со всех фронтов, были и раненые. Начальником лагеря был Ахмед Дудаев, племянник Джохара Дудаева. Было очень голодно, многие умерли от голода и болезней. Многих забили до смерти, особенно контрактников. Недалеко от лагеря есть захоронение, там приблизительно 60 тел… Ребята были живыми трупами, многие не могли даже есть. Работали они на лесоповале, по 15 человек тащили одно бревно и не дай Бог кому упасть, добивали на месте».

Целый месяц жили в 124-й лаборатории в Ростове Г. Лебедева и Н. Жукова, пытаясь вместе с матерями опознать погибших солдат.

— Галина Федоровна, сколько сейчас в Ростове находится останков наших солдат, которые до сих пор не опознаны?

— Всего через эту лабораторию прошло полторы тысячи наших погибших солдат и офицеров, найденных на местах боев, тех, кого сразу не смогли опознать однополчане. Осталось еще более пятисот. Определить личность погибшего, когда от него почти ничего не осталось, очень трудно, эксперты идентифицируют в неделю не более одного-двух.

— Потом останки забирают родители?

— В Ростове мы встретили маму, которая полторы недели сидит на гробу своего сына, не может его вывезти. Нет денег, нет представителя от воинской части. В воинской части представителя в Ростов послать не могут, потому что нужен приказ из округа, там ждут приказ из Министерства обороны. Невольно осталось впечатление, что до погибших в Чечне никому нет дела. Когда мы ехали уже с гробом Саши Копшева, на стекле машины табличка была, что «груз-200», нас то и дело останавливала военная автоинспекция: «Какой еще «груз-200», война-то давно кончилась!».

— В Ростове вам приходилось встречаться со многими людьми, известно ли, сколько примерно в Чечне осталось наших пленных, сколько еще братских могил?

— По данным вице-премьера Чечни Удугова, там примерно 60–70 братских могил, по их оценкам — около 1200 погибших. Работают эксгумационные команды, но очень медленно, ко многим братским могилам не добраться. Определить количество пленных сложнее. По данным Удугова их осталось в живых примерно 150 человек. Прячут их где-то в горных аулах, небольшими группами, поодиночке.

— Почему так медленно идут работы по идентификации личностей погибших?

— Это очень сложно, и дорого стоит. В 124-й лаборатории мне сказали, что уже поступили средства на организацию захоронения останков в братскую могилу. Нет останков — нет проблемы. А то, что матери ждут хоть каких-то сведений о своих пропавших без вести сыновьях — уже неважно. Сотни солдат могут остаться без вести пропавшими навсегда. Хотя можно и нужно сделать все возможное, чтобы мама каждого из них могла бы прийти на могилу своего сына. Да вы посмотрите внимательно этот список…

Это копия выписки из карты признаков погибших, которые до сих пор лежат в рефрижераторах в Ростове. Особые приметы, т. е. то, что осталось при погибшем помимо его тела…

Страшно читать этот список. То и дело попадается короткая строчка: «Нательный крест из белого металла, шлемофон танкиста». В списках — все образцы амуниции, которые положены солдату. От кого-то остался, кроме окровавленных костей, остаток бронежилета, от кого-то — сапоги, ремень или фляжка, нательная рубашка с армейским клеймом, ложка, брелок из патрона… Это остатки исчезнувшей из Чечни армии.

А как, например, определить личность погибшего солдата, если документов при нем не было, на бушлате — одна фамилия, на сапогах — вторая, а на ремне — третья. Как будто бросали их в бой, собирая не только их разных частей, но и обмундировывали из одной огромной кучи бывшего в употреблении барахла…

То и дело в списке: «Найден возле площади Минутка… Найден возле президентского дворца…» Очень много таких, о которых просто написано: «Солдатами не опознан». То есть или погибшие были настолько изуродованы, или солдаты, идя в бой, даже толком не знали друг друга.

Но почему никто не забирает, например, рядового Калашникова Анатолия Александровича из в/ч 5594? Почему никому не нужен старшина милиции из Тулы Улитин Анатолий Николаевич? Неужели трудно определить личность погибшего солдата-водителя, если сохранился его путевой лист, и не только с номером машины, но и его фамилией? А зачем же тогда выдавали перед боем солдатам жетоны, если по ним не могут определить его владельца?

— Эксперты из 124-й лаборатории сказали, что процентов восемьдесят погибших, находящихся здесь, родителям можно забирать и хоронить, — рассказывает Г. Лебедева.

Не нужны они никому. Оставшиеся в живых после боев солдаты демобилизовались и разъехались по домам, им сейчас не до поисков своих погибших однополчан, которых они не успели и в лицо-то запомнить, офицеры, кто не застрелился от отчаяния, как все комбаты 205-й бригады, перетасованы по воинским частям, да и многие воинские части после вывода из Чечни расформированы. Наконец, как известно, воевали в Чечне сводные батальоны и полки, потому что полностью укомплектованных дивизий в российской армии нет.

Ну, армии не до погибших, но почему не ищут в этих рефрижераторах матери своих сыновей? Не все же эти пятьсот — сироты.

— Сейчас в Ростове в этой лаборатории мам мы видели не более десяти, — говорит Г. Лебедева. — Они живут здесь постоянно.

Нижегородский областной комитет солдатских матерей, проводя огромную работу по поиску наших пропавших без вести солдат, много раз обращался за материальной помощью к нижегородским предпринимателям. Ни звука в ответ. А вот иностранцы работу комитета оценили: именно он, единственный в России, выиграл грант института «Открытое общество», учредителем которого является Форд.

«Дали бы команду уничтожить их, я бы выполнил, не задумываясь, — пишет Александр С., один из пленных русских солдат, кому посчастливилось выжить, — Но это не выгодно нашему правительству, желающему как можно больше уничтожить русских парней и нажить себе денег на их крови. Если бы это была настоящая война, мы бы ее выиграли».

У этого солдата своя, правда… Но кому нужен он и его, правда? «И я в данный момент не могу жить без войны, я хочу стрелять и жить этой жизнью. Нас приучили к оружию и бросили…»

Переживут ли предстоящую зиму русские пленные в Чечне… Вряд ли. Наш президент, пожалуй, скорее с Белоруссией союз разорвет, обидевшись на А. Лукашенко из-за Павла Шеремета, чем осмелится потребовать у Масхадова вернуть оставшихся в живых русских ребят.