«Питерская» рота на чеченской войне

Никто сейчас не вспоминает о том, что в 1995 году была возрождена морская традиция времён Великой Отечественной войны – на базе более чем двадцати подразделений Ленинградской военно-морской базы была сформирована рота морской пехоты. Причём командовать этой ротой пришлось не офицеру морской пехоты, а моряку-подводник… Совсем как в 1941 году, матросов практически прямо с кораблей отправили на фронт, хотя многие из них автомат держали в руках только на присяге. И эти вчерашние механики, связисты, электрики в горах Чечни вступили в бой с хорошо подготовленными и до зубов вооружёнными боевиками.

Моряки-балтийцы в составе батальона морской пехоты Балтийского флота отвоевали в Чечне с честью. Но из девяносто девяти бойцов домой вернулись только восемьдесят шесть…

СПИСОК

военнослужащих 8-й роты морской пехоты Ленинградской Военно-морской базы, погибших при ведении боевых действий на территории Чеченской республики в период с 3 мая по 30 июня 1995 года

1. Гвардии майор Якуненков

Игорь Александрович (23.04.63– 30.05.95)

2. Гвардии старший лейтенант Стобецкий

Сергей Анатольевич (24.02.72–30.05.95)

3. Гвардии матрос к/с Егоров

Александр Михайлович (14.03.57–30.05.95)

4. Гвардии матрос Калугин

Дмитрий Владимирович (11.06.76–08.05.95)

5. Гвардии матрос Колесников

Станислав Константинович (05.04.76–30.05.95)

6. Гвардии матрос Копосов

Роман Вячеславович (04.03.76–30.05.95)

7. Гвардии старшина 2-й статьи Кораблин

Владимир Ильич (24.09.75–30.05.95)

8. Гвардии младший сержант Метляков

Дмитрий Александрович (09.04.71–30.05.95)

9. Гвардии старший матрос Романов

Анатолий Васильевич (27.04.76–29.05.95)

10. Гвардии старший матрос Черевань

Виталий Николаевич (01.04.75–30.05.95)

11. Гвардии матрос Черкашин

Михаил Александрович (20.03.76–30.05.95)

12. Гвардии старший матрос Шпилько

Владимир Иванович (21.04.76–29.05.95)

13. Гвардии сержант Яковлев

Олег Евгеньевич (22.05.75–29.05.95)

Вечная память погибшим, честь и слава живым!

Рассказывает капитан 1-го ранга В. (позывной «Вьетнам»):

– Командиром роты морской пехоты я, моряк-подводник, стал случайно. В начале января 1995 года я был командиром водолазной ротой Балтийского флота, на тот момент единственной на весь Военно-морской флот. И тут пришёл вдруг приказ: из личного состава подразделений Ленинградской военно-морской базы сформировать роту морской пехоты для отправки в Чечню. А все пехотные офицеры Выборгского полка противодесантной обороны, которые и должны были ехать на войну, отказались. Помню, командование Балтийским флотом тогда ещё пригрозило их посадить в тюрьму за это. Ну и что? Посадили хоть кого-то?.. А мне сказали: «У тебя хоть какой-то опыт есть боевой. Принимай роту. Отвечаешь за неё головой».

В ночь с одиннадцатого на двенадцатое января 1995 года я принял эту роту в Выборге.А уже утром надо улетать в Балтийск.

Как только приехал в казармы роты Выборгского полка, построил матросов и спрашиваю их: «Знаете, что мы идём на войну?». И тут полроты падает в обморок: «Ка-а-ак?.. На какую-такую войну!..». Тут они поняли, как их всех обманули! Оказалось, что кому-то из них предложили в лётное училище поступить, кто-то в другое место ехал. Но вот что интересно: для таких важных и ответственных дел почему-то отобрали самых «лучших» матросов, например с «залётами» дисциплинарными или даже вообще бывших правонарушителей.

Помню, подбегает майор местный: «Да ты зачем им это сказал? Как их мы теперь будем удерживать?». Я ему: «Ты рот закрой… Лучше мы здесь их будем собирать, чем я потом их там. Да, кстати, если ты не согласен с моим решением, могу с тобой поменяться. Вопросы есть?». Больше у майора вопросов не было…

С личным составом стало твориться что-то невообразимое: кто-то плачет, кто-то в ступор впал… Конечно, были и просто законченные трусы. Из ста пятидесяти их набралось человек пятнадцать. Двое из них вообще рванули из части. Но такие и мне не нужны, этих я бы и сам всё равно не взял. Но большинству парней всё-таки перед товарищами было стыдно, и они пошли воевать. В конце концов на войну отправились девяносто девять человек.

На следующий день утром я роту снова построил. Командир Ленинградской военно-морской базы вице-адмирал Гришанов меня спрашивает: «Есть какие-то пожелания?». Отвечаю: «Есть. Все здесь присутствующие едут умирать». Он: «Да что ты?! Это ведь рота резерва!..». Я: «Товарищ командир, я всё знаю, не первый раз вижу маршевую роту. Здесь у людей семьи остаются, а квартир у них ни у кого нет». Он: «Мы об этом не подумали… Обещаю, вопрос этот мы решим». И слово своё потом сдержал: все семьи офицеров квартиры получили.

Прилетаем в Балтийск, в бригаду морской пехоты Балтийского флота. Сама бригада в то время была в полуразваленном состоянии, так что бардак в бригаде умноженный на бардак в роте дали в итоге бардак в квадрате. Ни поесть нормально, ни поспать. И ведь это прошла только минимальная мобилизация по одному флоту!..

Но, слава Богу, на флоте к тому времени ещё оставалась старая гвардия советских офицеров. Они-то начало войны на себе и вытянули. А вот во вторую «ходку» (так морские пехотинцы называют период боевых действий в горной Чечне с мая по июнь 1995 года. – Ред.) многие офицеры из «новых» пошли уже на войну за квартирами и орденами. (Помню, как ещё в Балтийске один офицер просился в мою роту. Но мне было брать его некуда. Я тогда ещё его спросил: «Ты зачем хочешь ехать?». Он: «А у меня квартиры нет…». Я: «Запомни: на войну за квартирами не ездят». Позже этот офицер погиб.)

Заместитель командира бригады подполковник Артамонов мне сообщил: «Твоя рота улетает на войну через три дня». А у меня из ста человек двадцати даже присягу пришлось принимать без автомата! Но и те, кто имел этот автомат, тоже недалеко от них ушли: стрелять-то всё равно практически никто не умел.

Кое-как расположились, вышли на полигон. А на полигоне из десяти гранат две не взрываются, из десяти патронов винтовочных три не стреляют, сгнили просто. Всё эти, с позволения сказать, боеприпасы были выпуска 1953 года. И сигареты, кстати, тоже. Получается, что для нас выгребали самый древний НЗ. С автоматами – та же история. В роте они были ещё самые новые – выпуска 1976 года. Кстати, трофейные автоматы, которые мы потом брали у «духов», были производства 1994 года…

Но в результате «интенсивной подготовки» уже на третий день мы провели занятия по боевой стрельбе отделения (в обычных условиях это положено делать только после года учёбы). Это очень сложное и серьёзное упражнение, которое заканчивается боевым гранатометанием. После такой «учёбы» у меня все руки были посечены осколками – это от того, что мне приходилось сдергивать вниз тех, кто вставал на ноги не вовремя.

Но учёба – это ещё полбеды… Вот уходит рота на обед. Я провожу «шмон». И нахожу под кроватями… гранаты, взрывпакеты. Это же пацаны восемнадцатилетние!.. Оружие в первый раз увидели. Но они совершенно не думали и не понимали, что если бы это всё взорвалось, то казарму разнесло бы вдребезги. Уже потом эти бойцы мне говорили: «Товарищ командир, мы вам не завидуем, как вам с нами пришлось».

С полигона приезжаем в час ночи. Бойцы некормленые, и никто их в бригаде особо кормить и не собирается… Кое-как всё-таки удавалось раздобыть что-нибудь съедобное. А офицеров так я вообще кормил на свои деньги. У меня с собой было два миллиона рублей. Это тогда было относительно большой суммой. К примеру, пачка дорогих импортных сигарет стоила тысячу рублей… Представляю, какое было зрелище, когда мы после полигона с оружием и с ножами ночью вваливались в кафе. Все в шоке: кто такие?..

Тут же зачастили представители разных национальных диаспор, чтобы выкупать земляков: отдайте мальчика, он мусульманин и на войну не должен ехать. Помню, подъезжают такие на фольксвагене-пассате, вызывают на КП: «Командир, нам надо с тобой поговорить». Приехали с ними в кафе. Они там такой стол заказали!.. Говорят: «Мы тебе денег дадим, отдай нам мальчика». Я их внимательно выслушал и отвечаю: «Денег не надо». Подзываю официантку и плачу за весь стол. А им говорю: «На войну мальчик ваш не поедет. Мне такие там на фиг не нужны!». А парню потом стало не по себе, он уже захотел поехать со всеми. Но я ему тогда чётко сказал: «Нет, такой мне, точно, не нужен. Свободен…».

Тогда же я увидел, как людей сближают общая беда и общие трудности. Постепенно моя разношёрстная рота стала превращаться в монолит. И потом на войне я даже не командовал, а просто бросал взгляд – и меня понимали все с полуслова.

В январе 1995 года на военном аэродроме в Калининградской области в самолёт нас грузили три раза. Дважды Прибалтика не давала разрешения на пролёт самолётов над их территорией. Но на третий раз всё-таки удалось отправить «руевскую» роту (одна из рот бригады морской пехоты Балтийского флота. – Ред.), а нас – опять нет. Наша рота до конца апреля готовилась. В первую «ходку» на войну из всей роты попал я один, поехал по замене.

Во вторую «ходку» мы должны были улететь 28 апреля 1995 года, а получилось только 3 мая (опять из-за прибалтов, которые не пропускали самолёты). Таким образом, «ТОФики» (морская пехота Тихоокеанского флота. – Ред.) и «северяне» (морская пехота Северного флота. – Ред.) приехали раньше нас.

Когда стало понятно, что нам предстоит война не в городе, а в горах, в Балтийской бригаде почему-то витали настроения, что погибших больше не будет – мол, это не Грозный января 1995 года. Было какое-то ложное представление, что предстоит победоносная прогулка по горам. Но для меня это была не первая война, и я предчувствовал, как всё на самом деле будет. И потом мы действительно узнали, сколько человек в горах погибли при артиллерийских обстрелах, сколько – при расстрелах колонн. Я очень надеялся, что никто не погибнет. Думал: «Ну, раненые, наверное, будут…». И твёрдо решил, что перед отправкой обязательно отведу роту в церковь.

А в роте многие были некрещёные. Среди них – Серёга Стобецкий. И я, вспоминая, как моё крещение изменило мою жизнь, очень хотел, чтобы и он крестился. Сам крестился я поздно. Тогда я вернулся из очень страшной командировки. Распалась страна. У меня самого распалась семья. Непонятно было, что вообще делать дальше. Я оказался в жизненном тупике… И хорошо помню, как после крещения душа у меня успокоилась, всё стало на свои места, и стало понятно, как мне жить дальше. А когда потом я служил в Кронштадте, то несколько раз посылал матросов помогать настоятелю Кронштадтского собора Владимирской иконы Божией Матери расчищать мусор. Собор в то время стоял в руинах – его ведь два раза взрывали. И тут матросы стали приносить мне царские золотые червонцы, которые они находили под развалинами. Спрашивают: «Что с ними делать?». Представьте себе: люди находят золото, много золота… Но ни у кого и в мыслях не было взять его себе. И я решил отдать эти червонцы настоятелю церкви. И именно в эту церковь потом я пришёл крестить сына. В это время там был священником отец Святослав, бывший «афганец». Говорю: «Хочу крестить ребёнка. Но сам я маловерующий, молитв не знаю…». И помню его речь дословно: «Серёга, ты под водой был? Ты на войне был? Значит, ты в Бога веришь. Свободен!». И для меня этот момент стал переломным, я окончательно повернулся к Церкви.

Поэтому перед отправкой во «вторую ходку» я стал просить Серёгу Стобецкого креститься. А он твёрдо ответил: «Я креститься не буду». У меня было предчувствие (и не только у меня), что он не вернётся. Я даже вообще не хотел брать его на войну, но побоялся сказать ему об этом – знал, что он всё равно поедет. Поэтому я за него переживал и очень хотел, чтобы он крестился. Но тут ничего нельзя делать насильно.

Через местных священников я обратился к тогда ещё митрополиту Смоленскому и Калининградскому Кириллу с просьбой приехать в Балтийск. И, что самое удивительное, владыка Кирилл оставил все свои срочные дела и специально приехал в Балтийск благословить нас на войну.

Как раз шла Светлая Седмица после Пасхи. Когда я разговаривал с Владыкой, он меня спросил: «Вы когда отправляетесь?». Отвечаю: «Через день-два. Но в роте есть некрещёные». И человек двадцать мальчишек, которые были некрещёные и захотели принять Крещение, владыка Кирилл крестил лично. Причём у парней не было денег даже на крестики, о чём я Владыке и сказал. Он ответил: «Не переживай, всё для вас здесь бесплатно».

Утром почти вся рота (не было с нами только тех, кто нёс службу в карауле и в нарядах) стояла на литургии в соборе в центре Балтийска. Литургию возглавил митрополит Кирилл. Потом я построил роту у собора. Вышел Владыка Кирилл и окропил бойцов святой водой. Ещё помню, как спросил митрополита Кирилла: «Мы идём воевать. Наверное, это греховное дело?». А он ответил: «Если за Родину – то нет».

В церкви нам дали иконки Георгия Победоносца и Божьей Матери и крестики, которые надели практически все, у кого их не было. С этими иконками и крестиками через несколько дней мы и поехали на войну.

Когда нас провожали, командующий Балтийским флотом адмирал Егоров приказал накрыть стол. На аэродроме «Чкаловск» рота построилась, бойцам выдали жетоны. Подполковник Артамонов, заместитель комбрига, отвёл меня в сторонку и говорит: «Серёга, вернись, пожалуйста. Коньяк будешь?». Я: «Да нет, не надо. Лучше – когда вернусь». А когда я уже пошёл к самолёту, то скорее почувствовал, чем увидел, как адмирал Егоров меня перекрестил…

Ночью мы прилетели в Моздок (военная база в Северной Осетии. – Ред.). Там полная неразбериха. Своим я дал команду выставить на всякий случай охранение, достать спальники и ложиться спать прямо рядом со  взлёткой. Парням удалось хоть немного прикорнуть перед предстоящей  беспокойной ночью уже на позициях.

4 мая нас перебросили в Ханкалу. Там садимся на броню и колонной идём до Герменчуга под Шали, на позиции батальона «ТОФиков».

Приехали на место – никого нет… Наши будущие позиции длиной больше километра разбросаны вдоль реки Джалки. А у меня только чуть больше двадцати бойцов. Если бы тогда «духи» атаковали сразу, то нам пришлось бы очень тяжко. Поэтому постарались себя не обнаруживать (никакой стрельбы) и стали потихоньку обживаться. Но никому даже в голову не пришло спать в эту первую ночь.

И правильно сделали. Этой же ночью нас первый раз обстрелял снайпер. Костры-то мы укрыли, но бойцы решили закурить. Пуля прошла всего сантиметрах в двадцати от Стаса Голубева: он с глазами по «полтиннику» какое-то время так и стоял в трансе, а сигарета злосчастная у него упала на «броник» и дымилась…

На этих позициях нас постоянно обстреливали и со стороны деревни, и со стороны какого-то недостроенного завода. Но снайпера на заводе потом мы из АГСа (автоматический гранатомёт станковый. – Ред.) всё-таки сняли.

На следующий день прибыл уже весь батальон. Стало вроде повеселей. Занялись дооборудованием позиций. Я сразу установил обычный распорядок: подъём, зарядка,  развод, физподготовка. На меня многие смотрели с большим удивлением: в полевых условиях зарядка выглядела как-то, мягко говоря, экзотично. Но через три недели, когда мы пошли в горы, все поняли что, зачем и почему: ежедневные упражнения дали результат – на марше я не потерял ни одного человека. А вот в других ротах физически не готовые к диким нагрузкам бойцы просто падали с ног, отставали и терялись…

В мае 1995 года был объявлен мораторий на ведение боевых действий. Все обратили внимание на то, что моратории эти объявляли ровно тогда, когда «духам» нужно было время, чтобы подготовиться. Перестрелки всё равно были – если в нас стреляли, мы обязательно отвечали. Но вперёд мы не шли. А вот когда это перемирие закончилось, мы начали выдвигаться в направлении Шали–Агишты–Махкеты–Ведено.

К тому времени были данные и авиаразведки, и станции ближней разведки. Причём они оказались настолько точными, что с их помощью удалось обнаружить в горе укрытие для танка. Мои разведчики  подтвердили: действительно, на входе в ущелье в горе оборудовано укрытие с метровым слоем бетона. Танк выезжает из этой пещеры бетонированной, стреляет в сторону Группировки и уезжает обратно. Артиллерией по такому сооружению стрелять бесполезно. Вышли из положения так: вызвали авиацию и сбросили на танк какую-то очень мощную авиационную бомбу.

24 мая 1995 года началась артподготовка, абсолютно все стволы проснулись. И в этот же день  в наше расположение прилетели аж семь мин от наших же «нон» (самоходный миномёт. – Ред.). Я точно не могу сказать, по какой причине, но некоторые мины, вместо того, чтобы лететь по расчётной траектории, начинали кувыркаться. У нас вдоль дороги на месте бывшей дренажной системы был вырыт окоп. И мина попадает как раз в этот окоп (там сидит Саша Кондрашов) и взрывается!.. С ужасом думаю: там наверняка труп… Подбегаю – слава Богу, сидит Саша,  держится за ногу. Осколок отбил кусок камня, и этим камнем ему вырвало часть мышцы на ноге. А это накануне боя. В госпиталь он не хочет… Всё равно отправили. Но он догнал нас под Дуба-Юртом. Хорошо, что больше никого не зацепило.

В тот же день подъезжает ко мне «град». Из него выбегает капитан морской пехоты, «ТОФовец», спрашивает: «Можно, я у тебя постою?». Отвечаю: «Ну постой…». Мне и в голову не приходило, что эти ребята начнут стрелять!.. А они отъехали метров на тридцать в сторону и дают залп!.. Такое впечатление, что меня по ушам молотом шарахнули! Я ему: «Ты что делаешь!..». Он: «Так ты же разрешил…». Они-то сами уши ватой заложили…

25 мая почти вся наша рота находилась уже на ТПУ (тыловой пункт управления. – Ред.) батальона южнее Шали. Только 1-й взвод (разведка)  и миномётчики были выдвинуты вперёд вплотную к горам. Миномёты выдвинули потому, что полковые «ноны» и «акации» (самоходная гаубица. – Ред.) не могли стрелять близко. «Духи» пользовались этим: за ближней горой спрячутся, где артиллерия их достать не может, и делают оттуда вылазки. Тут как раз и пригодились наши миномёты.

Рано утром мы слышали бой в горах. Именно тогда «духи» обошли 3-ю десантно-штурмовую роту «ТОФиков» с тыла. Мы и сами опасались такого обхода. В следующую ночь я вообще не ложился, а ходил кругами по своим позициям. Накануне на нас вышел боец «северянин», а мои его не заметили и пропустили. Я помню, страшно разозлился – думал, что всех просто поубиваю!.. Ведь если «северянин» спокойно прошёл, то что же говорить о «духах»?..

Ночью я направил замковзвода сержанта Эдика Мусикаева с парнями вперёд – посмотреть, куда мы должны были выдвигаться. Они увидели два подбитых «духовских» танка. С собой парни принесли пару трофейных автоматов целых, хотя обычно оружие «духи» после боя забирали. Но тут, наверное, стычка была такая ожесточённая, что автоматы эти или бросили, или потеряли. Кроме этого мы нашли гранаты, мины, захватили «духовский» пулемёт, орудие от БМП гладкоствольное, установленное на самопальное шасси.

26 мая 1995 года началась активная фаза наступления: «ТОФики» и «северяне» с боями пошли вперёд вдоль Шалинского ущелья. «Духи» к встрече наших подготовились очень хорошо: у них были оборудованы эшелонированные позиции – системы блиндажей, окопов. (Мы потом находили даже старые блиндажи времён Отечественной войны, которые «духи» переоборудовали под огневые точки. И вот что ещё было особенно горько: боевики «волшебным образом» точно знали время начала операции, расположение войск и наносили упреждающие артиллерийские танковые удары.)

Именно тогда мои бойцы впервые увидели возвращающиеся МТЛБ (многоцелевой тягач лёгкий бронированный. – Ред.) с ранеными и погибшими (их вывозили прямо через нас). Они повзрослели в один день.

«ТОФики» и «северяне» упёрлись… Задачу на этот день они не выполнили даже наполовину. Поэтому утром 27 маяя получаю новую команду: совместно с батальоном выдвинуться в район цементного завода под Дуба-Юрт. Командование решило не посылать наш балтийский батальон по ущелью в лоб (даже не знаю, сколько бы нас осталось при таком развитии событий), а отправить в обход, чтобы зайти «духам» в тыл. Перед батальоном поставили задачу пройти через правый фланг по горам и взять сначала Агишты, а потом – Махкеты. И именно к таким нашим действиям боевики оказались совершенно не готовы! А то, что им по горам в тыл зайдёт аж целый батальон, им и в страшном сне не могло присниться!..

К тринадцати часам 28 мая мы выдвинулись в район цементного завода. Сюда же подошли десантники из 7-й дивизии ВДВ. И тут мы слышим звук «вертушки»! В просвете между деревьями ущелья появляется вертолёт, разрисованный какими-то драконами (в бинокль это хорошо было видно). И все, не сговариваясь, открывают в ту сторону огонь из гранатомётов! До вертолёта было далеко, километра три, и достать его мы не могли. Но пилот, похоже, увидел этот заградительный огонь и быстро-быстро улетел. Больше мы «духовских» вертолётов не видели.

По плану первыми должны были пойти разведчики десантников. За ними идёт 9-я рота нашего батальона и становится блок-постом. За 9-й – наша 7-я рота и тоже становится блок-постом. А моя 8-я рота должна пройти через все блок-посты и взять Агишты. Для усиления мне придали «миномётку», сапёрный взвод, арткорректировщика и авианаводчика.

Мы с Серёгой Стобецким, командиром 1-го разведвзвода, начинаем думать, как мы пойдём. Стали готовиться к выходу. Устроили дополнительные занятия по «физо» (хотя они у нас и так были с самого начала каждый день). Ещё решили провести соревнования по снаряжению магазина на скорость. Ведь с собой у каждого бойца десять-пятнадцать магазинов. Но один магазин, если нажать на спусковой крючок и держать, вылетает примерно за три секунды, а от скорости перезаряжания в бою в прямом смысле зависит жизнь.

Все в тот момент уже хорошо понимали, что впереди – не те перестрелки, которые были у нас накануне. Об этом говорило всё: кругом  обгоревшие остовы танков, через наши позиции десятками выходят раненые, вывозят убитых… Поэтому перед тем, как выйти на исходную, я подошёл к каждому бойцу, чтобы посмотреть ему в глаза и пожелать удачи. Я видел, как у некоторых живот крутило от страха, кто-то вообще обмочился… Но я не считаю эти проявления чем-то позорным. Просто хорошо помню свой страх перед первым боем! В районе солнечного сплетения болит так, как будто тебя ударили в пах, но только в десять раз сильнее! Это одновременно и острая, и ноющая, и тупая боль… И сделать ты с этим ничего не можешь: хоть ходишь, хоть сидишь, а у тебя «под ложечкой» так болит!..

Когда мы пошли в горы, на мне снаряжения было около шестидесяти килограммов – бронежилет, автомат с подствольником, два БК (боекомплект. – Ред.) гранат, полтора БК патронов, гранаты для подствольника, два ножа. Бойцы нагружены так же. А вот парни из 4-го гранатно-пулемётного взвода тащили свои АГСы (автоматический гранатомёт станковый. – Ред.), «утёсы» (крупнокалиберный пулемет НСВ калибра 12,7 мм. – Ред.) и плюс каждый по две миномётные мины – ещё десять килограммов!

Выстраиваю роту и определяю боевой порядок: сначала идёт 1-й разведвзвод, потом сапёры и «миномётка», а замыкает 4-й взвод. Идём мы в полной темноте по козьей тропе, которая была обозначена на карте. Тропа узкая, по ней могла проехать только телега, да и то с большим трудом. Своим я сказал: «Если кто-то крикнет, пусть даже раненый, то я сам приду и собственноручно задушу…». Так что шли мы очень тихо. Даже если кто-то падал, то максимум что было слышно, – невнятное мычание.

По дороге мы видели «духовские» схроны. Бойцы: «Товарищ командир!..». Я: «Отставить, ничего не трогать. Вперёд!». И правильно, что мы в эти схроны не сунулись. Позже узнали о «двухсотых» (погибший. – Ред.) и «трёхсотых» (раненый. – Ред.) в нашем батальоне. Бойцы 9-й роты полезли в блиндажи рыться. И нет, чтобы сначала забросать блиндаж гранатами, а пошли тупо, в открытую… И вот результат – прапорщику из Выборга Володе Солдатенкову пуля попала ниже бронежилета в пах. Он скончался от перитонита, его даже до госпиталя не довезли.

Всё время марша я бегал между авангардом (разведвзводом) и арьергардом («миномёткой»). А растянулась наша колонна почти на два километра. Когда в очередной раз я вернулся назад, то встретил разведчиков-десантников, которые шли, обвязавшись  верёвками. Я им: «Классно идёте, пацаны!». Ведь они-то шли налегке! Но получилось, что мы оказались впереди всех, 7-я и 9-я рота остались далеко позади.

Доложил комбату. Он мне говорит: «Так и иди до конца первым». И в пять утра я со своим разведвзводом занял высотку 1000.6. Это было место, где должна была встать блок-постом 9-я рота и разместиться ТПУ батальона. В семь часов утра подошла вся моя рота, а примерно в половине восьмого пришли разведчики-десантники. И только в десять утра пришёл комбат с частью ещё одной роты.

Только по карте мы прошли около двадцати километров. Вымотались до предела. Хорошо помню, как весь сине-зелёный пришёл Серёга Стародубцев из 1-го взвода. Он упал на землю и два часа лежал вообще без движения. И это парень молодой, двадцатилетний… Что говорить о тех, кто постарше.

Все планы сбились. Комбат мне говорит: «Ты идёшь вперёд, к вечеру занимаешь высоту перед Агиштами и докладываешь». Пошли вперёд. Прошли разведчиков-десантников и двинулись дальше по дороге, обозначенной на карте. Но карты-то были шестидесятых годов, и дорожка эта была обозначена на ней без изгиба! В результате мы сбились и пошли по другой, новой дороге, которой на карте вообще не было.

Солнце ещё высоко. Вижу перед собой огромное село. Смотрю на карту – это точно не Агишты. Говорю авианаводчику: «Игорь, мы не там, где должны быть. Давай разбираться». В результате разобрались, что вышли к Махкетам. От нас до села максимум три километра. А это задача уже второго дня наступления!..

Выхожу на связь с комбатом. Говорю: «Зачем мне эти Агишты? Мне до них возвращаться почти пятнадцать километров! А у меня целая рота, «миномётка», да ещё и сапёры, всего нас человек двести. Да я такой толпой никогда не воевал! Давай, я передохну и возьму Махкеты». Действительно, бойцы к тому времени больше пятисот метров подряд пройти уже не могли. Ведь на каждом – от шестидесяти до восьмидесяти килограммов. Сядет боец, а встать сам уже не может…

Комбат: «Назад!». Приказ есть приказ – разворачиваемся и идём обратно. Первым пошёл разведвзвод. А как потом выяснилось, мы оказались прямо на месте выхода «духов». «ТОФики» и «северяне» давили на них сразу по двум направлениям, и «духи» отходили двумя группами по несколько сот человек по обеим сторонам ущелья…

Мы вернулись на тот изгиб, с которого мы пошли не по той дороге. И тут позади начинается бой – наш 4-й гранатно-пулемётный взвод попал в засаду! Всё началось с прямого столкновения. Бойцы, сгибаясь под тяжестью всего, что они на себе тащили, увидели «тела» какие-то. Наши делают два выстрела условных в воздух (чтобы хоть как-то отличать своих от чужих, я приказал нашить на руку и на ногу кусок тельняшки и договорились со своими о сигнале «свой-чужой»: два выстрела в воздух – два выстрела в ответ). А в ответ наши получают два выстрела на поражение! Пуля попадает Саше Огневу в руку и перебивает нерв. Он кричит от боли. Медик Глеб Соколов у нас оказался молодцом: по нему «духи» бьют, а он в это время раненого перебинтовывает!..

Капитан Олег Кузнецоврванул к 4-му взводу. Я ему: «Куда! Там есть командир взвода, пусть он сам разбирается. У тебя рота, «миномётка» и сапёры!». Выставляю на высотке заслон из пяти-шести бойцов с командиром 1-го взвода Серёгой Стобецким, остальным даю команду: «Отходить и окопаться!».

И тут начинается бой уже у нас – это снизу нас обстреляли из подствольников. Мы шли по хребту. В горах так: кто выше, тот и победил. Но не в этот раз. Дело в том, что внизу росли громадные лопухи. Мы сверху видим только зелёные листья, из которых вылетают гранаты, а «духи» сквозь стебли видят нас отлично.

Как раз в этот момент мимо меня отходили крайние бойцы из 4-го взвода. До сих пор помню, как шёл Эдик Колечков. Идёт он по узкому уступу склона и несёт два ПК (пулемёт Калашникова. – Ред.). И тут вокруг него начинают летать пули!.. Я кричу: «Уйди влево!..». А он так обессилел, что не может даже свернуть с этого уступчика, просто ноги в стороны расставил, чтобы не упасть, и потому продолжает идти прямо…

Делать наверху нечего, и я с бойцами захожу в эти проклятые лопухи. Володя Шпилько и Олег Яковлев были самими крайними в цепи. И тут я вижу: рядом с Володей взрывается граната, и он падает… Олег сразу бросился Володю вытаскивать и при этом тут же погиб. Олег и Володя были друзьями…

Бой продолжался минут пять-десять. До исходной мы не дошли всего метров триста и отошли на позиции 3-го взвода, который уже окопался. Рядом встали десантники. И тут приходит Серёга Стобецкий, сам он сине-чёрного цвета, и говорит: «Шпили» и «Быка» нет…».

Создаю четыре группы по четыре-пять человек, снайпера Женю Метликина (прозвище «Узбек») в кустах посадили на всякий случай и пошли вытаскивать погибших, хотя это, конечно, была явная авантюра. На подходе к месту боя видим «тело», которое мельтешит в лесу. Смотрю  в бинокль – а это «дух» в самодельном бронеплаще, весь обвешанный бронежилетами. Получается, они нас ждут. Возвращаемся.

Спрашиваю командира 3-го взвода Глеба Дегтярёва: «Твои все?». Он: «Одного нету… Метликина…». Ну как можно было потерять одного из пяти человек? Это же не одного из тридцати!.. Возвращаюсь, выхожу на тропку – и тут по мне начинают стрелять!.. То есть «духи» нас действительно поджидали. Я снова назад. Кричу: «Метликин!». Тишина: «Узбек!». И тут он прямо словно из-под меня поднимается. Я: «А ты чего сидишь, не выходишь?». Он: «А я думал, это «духи» пришли. Может, они мою фамилию знают. А вот про «Узбека» точно не могут знать. Вот я и вышел».

Итог этого дня был такой: у «духов» после первого боя я сам насчитал только не унесённых шестнадцать трупов. Мы потеряли Толика Романова и был ранен в руку Огнев. Второй бой – семь трупов у «духов», у нас – двое погибших, никто не ранен. Тела двоих погибших мы смогли забрать на следующий день, а Толика Романова – только через две недели.

Наступили сумерки. Докладываю комбату: «миномётка» на высотке на исходной, я над ними метрах в трёхстах. Мы решили переночевать на той же площадке, где оказались после боя. Место казалось удобным: справа по ходу нашего движения – глубокий обрыв, слева – обрыв поменьше. Посередине возвышенность и дерево в центре. Я решил там расположиться – мне оттуда, словно Чапаеву, всё вокруг было хорошо видно. Окопались, выставили охранение. Вроде всё тихо…

И тут майор-разведчик из десантников начал разводить костёр.  Погреться ему захотелось возле костерка. Я: «Ты что творишь?». И, когда потом спать ложился, снова предупредил майора: «Туши!». А ведь именно на этот костерок мины через несколько часов и прилетели. Вот и вышло:  костёр жгли одни, а погибли другие…

Где-то в три ночи разбудил Дегтярёва: «Твоя смена. Мне надо хоть чуть-чуть поспать. Остаёшься за старшего. Если атака снизу – не стрелять, только гранатами». Снимаю с себя бронежилет и РД (рюкзак десантника. – Ред.), закрываюсь ими и ложусь на возвышенности. В РД у меня было двадцать гранат. Эти гранаты меня потом и спасли.

Проснулся я от резкого звука и вспышки огня. Это совсем рядом со мной разорвались две мины от «василька» (советский автоматический миномёт калибра 82 мм. Заряжание кассетное, в кассету помещаются четыре мины. – Ред.). (Миномёт этот был установлен на «уазике», который мы потом всё-таки нашли и взорвали.)

Я сразу оглох на правое ухо. Ничего в первый момент понять не могу. Кругом раненые стонут. Все орут, стреляют… Почти одновременно со взрывами нас начали обстреливать с двух сторон, и ещё и сверху. Видно, «духи» хотели нас врасплох сразу после обстрела взять. Но бойцы оказались готовыми и эту атаку тут же отбили. Бой получился скоротечный, длился всего минут десять-пятнадцать. Когда «духи» поняли, что нахрапом нас взять не удаётся, они просто отошли.

Если бы я не лёг спать, то, может быть, и не случилось бы такой трагедии. Ведь до этих двух проклятых мин было два пристрелочных выстрела из миномёта. А если прилетает одна мина, это уже плохо. Но если две – это значит, что берут в «вилку». На третий раз прилетели уже две подряд мины и упали как раз в пяти метрах от костра, который и стал для «духов» ориентиром.

И только после того как стрельба прекратилась, я повернулся и увидел… На месте взрывов мин лежит куча раненых и убитых… Сразу погибли шесть человек, больше двадцати были тяжело ранены. Смотрю: Серёга Стобецкий лежит мёртвый, Игорь Якуненков – мёртвый. Из офицеров в живых остались только Глеб Дегтярёв и я, плюс авианаводчик. На раненых жутко было смотреть: у Серёги Кульмина дырка во лбу и глаза плоские, вытекли. У Сашки Шибанова огромная дырка в плече, у Эдика Колечкова огромная дырка в лёгком, туда осколок залетел…

Меня самого спас РД. Когда я стал его поднимать, то из него высыпалось несколько осколков, один из которых попал прямо в гранату. Но гранаты были, естественно, без взрывателей…

Хорошо помню самый первый момент: вижу разорванного Серёгу Стобецкого. И тут у меня изнутри всё начинает подниматься к горлу. Но сам себе говорю: «Стоп! Ты же командир, всё обратно убери!». Не знаю, каким усилием воли, но получилось… Но подойти к нему я смог только в шесть часов вечера, когда немного успокоился. А целый день бегал: раненые стонут, бойцов надо кормить, обстрелы продолжаются…

Почти сразу начали умирать тяжелораненые. Особенно страшно умирал Виталик Черевань. У него была оторвана часть туловища, но где-то полчаса ещё он жил. Глаза стеклянные. Иногда на секунду появляется что-то человеческое, потом опять стекленеют… Первый его крик после взрывов был: «Вьетнам», помогите!..». На «вы» ко мне обратился! А потом: «Вьетнам», пристрелите…». (Помню, как потом на одной из наших встреч его отец схватил меня за грудки, тряс и всё спрашивал: «Ну почему ты его не пристрелил, ну почему ты его не пристрелил?..». Но не мог я этого сделать, никак не мог…)

Но (вот чудо Божие!) многие раненые, которые должны были вроде умереть, выжили. Серёжа Кульмин лежал рядом со мной, голова к голове. У него же такая дырка была во лбу, что мозги было видно!.. Так он не просто выжил – у него даже зрение восстановилось! Правда, ходит сейчас с двумя титановым пластинами во лбу. А у Миши Блинова была над сердцем дырка сантиметров десять в диаметре. Он тоже выжил, у него сейчас пятеро сыновей. А у Паши Чухнина из нашей роты – сейчас четверо сыновей.

Воды у нас не то что для себя, даже для раненых – ноль!.. У меня с собой были и таблетки пантацида, и хлорные трубочки (обеззараживающие средства для воды. – Ред.). Но обеззараживать-то нечего… Тут вспомнили, что накануне шли по непролазной грязи. Бойцы эту грязь начали оцеживать. То, что получалось, водой назвать было очень трудно. Мутная жижа с песком и головастиками… Но другой-то всё равно не было.

Целый день пытались хоть как-то помочь раненым. Накануне мы разгромили «духовский» блиндаж, в котором было сухое молоко. Развели костёрчик, и эту «воду», добытую из грязи, начали с молоком сухим размешивать и раненым давать. Сами мы эту же воду и с песком, и с головастиками пили за милую душу. Я бойцам вообще сказал, что головастики очень даже полезные – белок… Даже брезгливости ни у кого не было. Поначалу в неё пантацид бросали для дезинфекции, а потом пили уже и просто так…

А Группировка не даёт добро на эвакуацию «вертушками». Мы же в дремучем лесу. Вертолётам сесть негде… Во время очередных переговоров по поводу «вертушек» я вспомнил: у меня же есть авианаводчик! «Где авианаводчик?». Ищем, ищем, но никак не можем его на нашем пятачке найти. И тут я оборачиваюсь и вижу, что он каской вырыл окоп в полный рост и сидит в нём. Я не понимаю, как он из окопа землю доставал! Я туда вообще даже пролезть не смог.

Хотя вертолётам зависать было запрещено, один командир «вертушки» всё-таки сказал: «Зависну». Я дал сапёрам команду расчистить площадку. Взрывчатка у нас была. Мы подорвали деревья вековые деревья, в три обхвата. Стали готовить троих раненых к отправке. Одному, Алексею Чаче, осколок ударил по правой ноге. У него огромная гематома, ходить не может. Его я готовлю к отправке, а Серёжу Кульмина с пробитой головой оставляю. Меня санинструктор в ужасе спрашивает: «Как?.. Товарищ командир, почему вы его не отправляете?». Отвечаю: «Этих троих я точно спасу. А вот «тяжёлых» – не знаю…». (Для бойцов было шоком, что на войне своя страшная логика. Спасают здесь в первую очередь тех, кого можно спасти.)

Но нашим надеждам было не суждено сбыться. Вертолётами мы так никого и не эвакуировали. В Группировке «вертушкам» дали окончательный отбой и вместо них отправили к нам две колонны. Но наши батальонные водители на БТРах так и не пробились. И только в конце концов к ночи к нам пришли пять БМД десантников.

С таким количеством раненых и убитых с места мы не могли сдвинуться ни на шаг. А ближе к вечеру начала просачиваться уже вторая волна отходящих боевиков. Они нас из подствольников время от времени обстреливали, но мы уже знали, как действовать: просто кидали гранаты сверху вниз.

Я вышел на связь с комбатом. Пока мы с ним разговаривали, в разговор вмешался какой-то Мамед (связь-то была открытая, и наши радиостанции ловил любой сканер!). Начал какую-то ахинею нести про десять тысяч долларов, которые он нам даст. Закончился разговор тем, что он предложил выйти один на один. Я: «А не слабо! Приду». Бойцы меня отговаривали, но я пришёл на условленное место действительно один. Но никто так и не появился… Хотя сейчас я хорошо понимаю, что с моей стороны это было, если мягко сказать, опрометчиво.

Слышу гул колонны. Собираюсь идти встречать. Бойцы: «Товарищ командир, только не уходите, не уходите…». Понятно, в чём дело: батяня уходит, им страшно. Я понимаю, что идти вроде нельзя, ведь как только командир ушёл, обстановка становится неуправляемой, но и отправить больше некого!.. И я всё-таки пошёл и, как оказалось, хорошо сделал! Десантники заплутали в том же месте, что и мы, когда почти до Махкетов дошли. Мы всё-таки встретились, хотя и с очень большими приключениями…

С колонной пришёл наш медик, майор Нитчик (позывной «Доза»), комбат и его заместитель – Серёга Шейко. Кое-как загнали на наш пятачок БМД. И тут опять начинается обстрел… Комбат: «Что тут у вас такое творится?». После обстрела полезли уже сами «духи». Они, наверное, решили проскочить между нами и нашей «миномёткой», которая окопалась в трёхстах метрах на высотке. Но мы уже умные, из автоматов не стреляем, а только гранаты вниз бросаем. И тут вдруг поднимается наш пулемётчик Саша Кондрашов и даёт бесконечную очередь из ПК в противоположную сторону!.. Я подбегаю: «Ты что делаешь?». Он: «Смотрите, они уже на нас вышли!..». И действительно, вижу, что «духи» – метрах в тридцати. Было их много, несколько десятков. Они хотели, скорее всего, нахрапом нас взять и окружить. Но мы гранатами их отогнали. Они и тут прорваться не смогли.

Я целый день хожу прихрамывая, плохо слышу, хотя и не заикаюсь. (Это мне так казалось. На самом деле, как мне бойцы потом сказали, ещё как заикался!) А о том, что это контузия, я в тот момент вообще не думал. Целый день беготня: раненые умирают, надо готовить эвакуацию, надо бойцов кормить, обстрелы идут. Уже вечером первый раз пытаюсь присесть – больно. Рукой потрогал спину – кровь. Врач-десантник: «А ну-ка наклоняйся…». (У этого майора огромный опыт боевой. До этого я с ужасом видел, как он Эдика Мусикаева скальпелем кромсает и приговаривает: «Не бойся, мясо нарастёт!».) И рукой он вытащил мне из спины осколок. Тут меня такая боль пронзила! Почему-то в нос сильнее всего отдавало!.. Майор подаёт осколок мне: «На, сделаешь брелок». (Второй осколок нашли только недавно при обследовании в госпитале. Он там так до сих пор и сидит, застрял в позвоночнике и совсем чуть-чуть не дошёл до канала.)

Погрузили на БМД раненых, потом погибших. Оружие их я отдал командиру 3-го взвода Глебу Дегтярёву, его же оставил за старшего. А сам я с ранеными и убитыми поехал в медсанбат полка.

Вид у нас у всех был страшенный: все перебитые, перевязанные, в крови. Но… при этом все в начищенной обуви и с вычищенным оружием. (Кстати, мы ни одного ствола не потеряли, нашли даже автоматы всех своих убитых.)

Раненых оказалось человек двадцать пять, большинство их них – ранены тяжело. Сдали их медикам. Оставалось самое трудное – отправка погибших. Проблема была в том, что у некоторых при себе не было документов, поэтому я своим бойцам приказал написать у каждого на руке фамилию и вложить записки с фамилией в карман брюк. Но когда я начал проверять, то оказалось, что Стас Голубев записки перепутал! Я тут же  представил себе, что будет, когда тело придёт в госпиталь: на руке написано одно, а в бумажке – другое! Я передёргиваю затвор и думаю: я сейчас его убью… Сам удивляюсь сейчас своей ярости в тот момент… Видимо, такова была реакция на напряжение, да и контузия сказалась. (Сейчас Стас никакой обиды на меня за это не держит. Всё-таки все они были пацанами совсем и к трупам вообще подойти боялись…)

И тут полковник-медик даёт мне пятьдесят граммов спирта с эфиром. Я выпиваю этот спирт… и больше почти ничего не помню… Дальше всё было как во сне: то ли я сам помылся, то ли меня помыли… Запомнил только: был тёплый душ.

Очнулся: лежу на носилках перед «вертушкой» в чистом голубеньком РБ (разовое бельё. – Ред.) подводника и меня в эту «вертушку» грузят. Первая мысль: «А что с ротой?..». Ведь командиры взводов, отделений и замкомвзводы либо погибли, либо были ранены. Остались одни бойцы… И как только я себе представил, что будет твориться в роте, то сразу для меня госпиталь отпал. Я Игорю Мешкову кричу: «Отставить госпиталь!». (Это мне тогда казалось, что я кричу. На самом деле он мой шёпот с трудом услышал.) Он: «Есть отставить госпиталь. Отдайте командира!». И начинает носилки из вертолёта назад тянуть. Капитан, который в вертолёте меня принимал, носилки не отдаёт. «Мешок» подгоняет свой БТР, наводит на «вертушку» КПВТ (крупнокалиберный пулемёт. – Ред.): «Отдайте командира…». Те психанули: «Да забирай!..». И получилось так, что мои документы без меня улетели в МОСН (медицинский отряд специального назначения. – Ред.), что имело потом очень серьёзные последствия…

Как я потом узнал, дело было так. Прилетает «вертушка» в МОСН. В ней – мои документы, а носилки пустые, тела нет… И разорванные мои шмотки рядом лежат. В МОСНе решили, что раз тела нет, то я сгорел. В результате в Питер приходит телефонограмма на имя заместителя командира Ленинградской военно-морской базы капитана I ранга Смуглина: «Капитан-лейтенант такой-то погиб». А ведь Смуглин знает меня с лейтенантов! Стал он думать, как быть, как меня хоронить. Утром позвонил капитану I ранга Топорову, моему непосредственному командиру: «Готовь груз «двести». Топоров потом мне рассказывал: «Прихожу в кабинет, достаю коньяк – у самого руки трясутся. Наливаю в стакан – и тут звонок. Дробь, отставить – он живой!». Оказалось, когда на базу пришло тело Сергея Стобецкого, начали искать моё. А моего тела,  естественно, нет! Позвонили майору Руденко: «Где тело?». Он отвечает: «Какое тело! Я сам его видел, он живой!».

А со мной на самом деле вот что произошло. Я в своём голубеньком белье подводника взял автомат, сел с бойцами на БТР и поехал в Агишты. Комбату уже доложили, что меня отправили в госпиталь. Когда он меня увидел, обрадовался. Тут ещё и Юра Руденко вернулся с гуманитаркой. У него отец умер, и он с войны уезжал его хоронить.

Прихожу к своим. В роте бардак. Никакого охранения, оружие разбросано, у бойцов «разгуляево»… Глебу говорю: «Что за бардак?!.». Он: «Да ведь кругом наши! Вот все и на расслабухе…». Я: «Так расслабуха для бойцов, а не для тебя!». Начал наводить порядок, и всё быстро вернулось в прежнее русло.

Тут как раз пришла гуманитарка, которую Юра Руденко привёз: вода в бутылках, еда!.. Бойцы пили эту газированную воду упаковками –  желудок промывали. Это после той-то воды с песком и головастиками! Сам я выпил за раз шесть полуторалитровых бутылок воды. Сам не понимаю, как вся эта вода в моём организме место себе нашла.