Падение Грозного, август 1996

Начало

Грозный пал внезапно и неожиданно для многих. Пал как-то чересчур быстро, даже поспешно, что сразу породило слухи: город преднамеренно сдали. «Грозный можно было отстоять. То, что произошло, – предательство», – упрямо повторяли мне многие из участников августовских боев. Доказательств, естественно, ни у кого нет. Все клянут разобщенность и неразбериху в военном руководстве объединенного командования войск в Чечне. Части МО и МВД порой открыто не признавали друг друга, в ходе проведения боевых операций были случаи недостаточного взаимодействия, а иногда и полнейшего его отсутствия.

2 июня в пригороде Грозного была захвачена диверсионная группа из пяти боевиков. Руководил этой группой командир разведывательно-диверсионного подразделения из отряда Шамиля Басаева. В ходе допроса была выяснена интересная деталь задания: помимо проведения диверсионных актов и сбора разведывательной информации, группе надлежало организовать до 10-го июня выезд из города всех членов семей и родственников боевиков, воюющих в горах. Эта группа была не единственная. Вывоз из Грозного своих семей боевики предпринимали в расчете на то, что боевые действия в городе могут принять затяжной и тяжелый характер, и в ходе уличных боев могут пострадать их родственники. Аналогичные действия по спасению своих семей боевики предпринимали еще в конце декабря 1994 года, когда поняли, что штурм Грозного российскими войсками неизбежен.

Информация о том, что боевики планируют проведение акции в городе именно 6 августа, начала поступать из разных источников за две недели до штурма. Эта информация была включена в сводку и соответствующим образом зарегистрирована. Об этих сигналах было оперативно доложено в штаб группировки, об этом знало правительство России, об этом доложили и бывшему в то время директору ФСБ Барсукову.

Однако в Грозном и его окрестностях продолжались сниматься российские блокпосты, так как сепаратисты обвинили российское руководство в том, что правительство Завгаева держится на российских штыках.

Бой в развалинах

Основное направление удара боевиков 6 августа было направлено на железнодорожный вокзал и комплекс правительственных зданий в центре города. На вокзале боевики захватили несколько прибывших незадолго до штурма вагонов с оружием и боеприпасами (один вагон был полностью загружен одноразовыми гранатометами «Муха» и «Удар» – отличный подарок!). Особенно жаркий бой разгорелся на территории, прилегающей к комплексу правительственных зданий, куда входили Дом правительства Чеченской республики, здания УФСБ, координационного центра, общежитие УФСБ и гостиница. По Дому правительства боевиками был нанесен массированный удар с применением большого числа РПО «Шмель». Из окон объятого пламенем здания прыгали десантники парашютно-десантной роты и бежали в здание УФСБ через дорогу. На многих десантниках горело обмундирование. Одновременно из общежития, находившегося на параллельной улице, к зданию УФСБ прорывались блокированные боевиками сотрудники ФСБ.

С первых минут боя командование обороной здания УФСБ взял на себя старший лейтенант Игорь Лукичев.

Было бы несправедливо сказать, что в этой мясорубке оказались только сотрудники ФСБ и российские военнослужащие. Четырнадцать чеченских милиционеров и бойцы чеченского ОМОНа плечом к плечу с русскими ребятами вели огонь из превратившихся в руины зданий по наседавшим боевикам.

На помощь блокированным были брошены колонны бронетехники 205-й бригады из «Северного». Только одна колонна под командованием начальника штаба 205-й Будко, потеряв до половины техники, сумела прорваться к осажденным. Помощь пришла вовремя, и воспрянувшие духом защитники правительственных зданий переломили мощь атакующих и на некоторых участках «выдавили» противника с занимаемых позиций.

Боевикам так и не удалось войти в здания. Сквер и прилегающие к комплексу правительственных зданий улицы были завалены десятками трупов боевиков, которых их товарищи периодически оттаскивали в безопасное место.

Уже на третьи сутки атакующие начали выдыхаться. Сотрудники ДГБ были выставлены на блокпостах, чтобы предотвратить уход боевиков с позиций и из города. По данным радиоперехватов, к 17 августа боевики уже начали испытывать недостаток боеприпасов, а некоторые полевые командиры запрашивали свое командование: «У нас много раненых. Хватит, пора уходить».

Аэропорт «Северный»

Ночь. Прохладой потянуло с Терского хребта. На территорию аэропорта стянуты части, выведенные по договоренности между Масхадовым и Лебедем. На «Северном» очень много людей, вышедших из августовских боев в Грозном. Мой собеседник полковник В. –
Аэропорт «Северный», куда стянуты части, выведенные по договоренности между Масхадовым и Лебедем, окружен кольцом укреплений

сотрудник ФСБ, один из тех, кто защищал здание своего управления, свою жизнь и жизни десятков других людей. Он говорит устало:

«То, что мы сидим сейчас здесь, не должно было случиться даже по замыслу боевиков. Боевики должны были только «навести шум» – «отметиться», как и в марте. Была информация и по моей службе, что боевики собирались уже выходить, у них давно уже не производились замены, боеприпасы были на исходе, поэтому они последние дни практически не стреляли. И решение эвакуироваться из Грозного и для них было неожиданным, и для нас. Боевики не были готовы к такому подарку. Центр города был практически наш. Решение об эвакуации я считаю нелогичным, основной комплекс правительственных зданий мы по глубине занимали уже метров на 800. Снайперы «духов» хотя и окопались в развалинах, но активных действий уже не могли предпринимать. Кроме того, к нам прорвалась колонна 205-й бригады. Несмотря на потери, у нас уже были и техника, и подкрепление, а боеприпасов и оружия было немерено, были и запасы продовольствия. Я был и в гостинице территориального управления, где находились корреспонденты, проход туда был не сказать совсем безопасный, но мы туда за водой ходили. Видели Абрека Бойкова с ОРТ. Нам непонятно было, почему он и другие журналисты передавали, что мы все уже погибли. Ну, вы сами представьте, семьи наши такое дома по телевизору слышат. А на самом деле последние люди у нас покинули здание УФСБ числа 22 – 23 августа...»

Пуля в висок...

Андрей, прапорщик ФСБ, попал в плен 12 августа. Его рассказ тоже интересен для понимания того, какая же война действительно шла в Грозном в те дни.

«Когда боевики начали штурм Грозного, мы сначала отбивались в своем общежитии, где жили. Но потом решили уходить. Выходили из общежития несколькими группами. Наша насчитывала 15 человек, прорывались мы в управление ФСБ. Боевики, сидя на заранее подготовленных позициях, из окон прилегающих многоэтажек огнем из двух пулеметов рассеяли нашу группу.

Общежитие оказалось отрезано, нам стало ясно – кранты. Решили прорываться дальше, к своим в УФСБ, понимая, однако, что это самоубийство. Слава богу, что «духи» этого не ожидали, и большая часть ушла с огневых позиций. Оставшиеся из группы подошли к пролому в бетонной стене. Вокруг взлетали осветительные ракеты. Мы допустили оплошность, подбежав к этому пролому, так как внезапно оказались в свете вспыхнувшей осветительной ракеты, и по нам ударили пулеметы противника.

Перед проломом в бетонной стене стояла строительная техника, за которой мы укрылись, хотя одного убило сразу. Вперед уже нельзя было идти, так как стреляли метров с 30.

Я кинул гранату. Пользуясь замешательством «духов», метнулись назад во двор. Однако во дворе нас уже ждали боевики, занявшие огневые позиции. Что-то сообразить было трудно, огонь по нам велся с короткой дистанции. Нырнули в подвал под бывшим кафе. Он состоял из двух помещений. Мы очутились в той части подвала, где стояли холодильники. Окруженные, мы в этом подвале просидели четверо суток. Как только начинался обстрел, «духи» прыгали в этот же подвал, но в соседнее помещение, а мы прятались от «духов» за холодильниками. Порой заходили боевики и к нам, но у нас было грязно, сыро, воняло канализацией. Посветив фонариками, они дальше заходить не решались и поворачивали. Мы же сидели затаив дыхание: ни кашлянуть, ни шелохнуться.

Один офицер, находившийся с нами, сошел с ума. У него после контузии был психологический шок. Он то хватался за оружие, то ему ходить надо, а мусор под ногами скрежещет – мы боялись, что из-за него нас могут обнаружить, тем более, что в комнате над нами боевики организовали что-то вроде штаба, куда они сносили документы, собранные у наших убитых. Мы слышали все разговоры боевиков наверху, в которых проскакивали позывные «Наемник» и «Терек».

Мы жили надеждой, что наше командование предпримет штурм. С 7 по 12 августа мы ничего не ели и не пили, единственным источником воды было то, что капало с труб. На четвертые сутки нашей подвальной жизни появились наши вертушки, которые нанесли удар по боевикам. Те кинулись искать укрытие в подвале. Поняв, что нас сейчас обнаружат, мы кинули в «духов» две гранаты. Услышав характерный щелчок запала гранат, боевики метнулись наверх вон из подвала. Но двоих боевиков мы, однако, зацепили, один мертвый свалился к нам за холодильник, за которым мы укрылись. Боевики пришли в себя и кинулись в тамбур подвала – мы встретили их автоматным огнем. Так ничего и не добившись, «духи» вынуждены были отступить.

Их командир Абдурахман решил с нами поговорить. Нас начали убеждать, что рано или поздно они займут этот подвал, и хватит им для этого одной противотанковой гранаты.

У нас ребята и так все контуженые были, и одной гранаты боевиков для нас вполне хватило бы.

Мы еще когда из общежития 7 августа выходили, думали о том, что этот бой будет для нас последним, и каждый уже думал, как лучше уйти из жизни. Сейчас, сидя в этом подвале, мы приняли решение попробовать хотя бы через плен «доползти» до наших. Оставили свои автоматы, тем более что патронов уже не было, и вышли наверх.

Абдурахман свое слово сдержал, нас никто пальцем не тронул. Офицер, у которого «крыша поехала», на выходе из подвала пустил себе пулю в висок.

Нас доставили в изолятор в помещении бывшей аптеки, позднее туда доставили пленных мотострелков из 205-й. В общей сложности нас было 20 человек. В аптеке нам досталось от охранников, хотя тоже разные попадались, но в основном было много любителей поиздеваться.

Вопросы задавали на допросах одни и те же: «Сколько ты убил человек? Сколько тебе платили за убитую женщину или ребенка? Тебе земли чеченской захотелось?» Объяснять что-либо было бесполезно. К пленным срочникам относились попроще, хотя если бы не было контрактников, то и к срочникам боевики предъявляли бы те же претензии.

Затем шестнадцать пленных, в том числе меня, перевезли в какой-то поселок в горах. Про этот поселок воспоминания были самые лучшие, может быть, там народ был верующий, но нас там не трогали. В этом поселке мы ждали обмена пять суток.

Через некоторое время нас привезли в Курчалой, где мы пробыли полтора суток, там к нам тоже относились нормально. По приезде в Шали мы получили, как говорится, «свою пайку сполна».

Это был полный кошмар, здесь местные жители и боевики над нами издевались от души. Нас было уже семнадцать: три солдата из 166-й бригады, четырнадцать – из 205-й. В Шали были «беспредельщики», дисциплины у боевиков практически никакой. Среди местных и боевиков было много наркоманов. С утра начинают «ханку гонять», а потом приходят к нам и «развлекаются». Хотя были и среди них нормальные. Были попытки «опустить» нас, как на «зоне». Чеченцам по корану запрещено соитие с лицом мужского пола, поэтому они стали нас принуждать, чтобы мы сами друг друга «опустили». Затем, правда, они приутихли, может, из-за того, что нас все-таки решили обменять на пленных боевиков.

В конце августа, недалеко от блокпоста у Ханкалы, состоялся обмен, которого мы так ждали...»

Недовоевали?

Не побывав в «Северном», трудно поверить, насколько озлоблена и ожесточена армия событиями августа-сентября. Нет, не все как один, конечно. Солдат-срочник из стройбата прямо заявил мне: «Скучно здесь, в Чечне. Раньше много строили, в основном казармы, а теперь обратно их разбираем. Морока, одно слово. Скорей бы домой. Хорошо хоть здесь день за два засчитывают». Но встретившийся мне контрактник твердил иное: «Ненавижу «чехов». Они здесь столько наших ребят положили. Давить их надо, иначе здесь война все
Командир оперативного взвода чеченского ОМОНа Буавади: «Соглашение России и Масхадова — это предательство той части населения Чечни, которая боролась за Чечню в составе России»

равно не закончится. Договор Лебедя с Масхадовым – это капитуляция».
Командир оперативного взвода чеченского ОМОНа Буавади: «Соглашение России и Масхадова — это предательство той части населения Чечни, которая боролась за Чечню в составе России»

Дело армии и военных, конечно, – выполнять приказы. Но невозможно запретить людям оценивать приказы. И невозможно было не заметить, что у огромной части солдат и офицеров – вопреки всем тяготам военной жизни и тоске по семьям и дому -идея такого мира с чеченской стороной вызывала в сентябре резко негативную оценку.

Начальник разведки майор Е.:

«Ты представь себе боевика Ахмета и ОМОНовца Ивана, несущих службу в совместной комендатуре. Ночью будут сидеть за одним столом и ждать, кто раньше уснет, чтобы схватить нож и всадить его в горло другому. Я утрирую, но какой разговор может быть у тех, кто вчера еще стрелял друг в друга? Совместные комендатуры могут быть только у тех, кто крови не попробовал, а здесь ее уже и те, и эти хлебнули с излишком. Бойцы ОМОНа, несущие службу в таких комендатурах, – заложники у боевиков. В случае обострения ситуации в городе первую же пулю получат эти ОМОНовцы. Лебедь ничего здесь не сделает, конфликт ему разрешить не удастся. Пройдет какое-то время – и вооруженные до зубов боевички отправятся «гулять» за пределы Чечни. Сейчас нас выведут, но я уверен, что мы еще с ними где-нибудь встретимся, например, в Осетии. А закончится все тем же самым, придется все повторять по второму кругу, начиная со штурма Грозного. Однако брать снова Грозный будет еще труднее, ведь что ни говори, мы оставили в городе укрепленные позиции, и не дай бог нам придется штурмовать наши же укрепления. Мое государство послало сюда меня воевать с незаконными вооруженными формированиями, с бандитами. Сколько своих здесь положили, а теперь узаконили бандитов?!»

Кому нужны вчерашние союзники...

Уходя из Вьетнама, американцы оставляли там не только имущество и разбитые иллюзии. В Сайгоне на расправу Вьетконгу остались сотни вьетнамцев, за деньги или по идейным соображениям поддерживавшие американцев. Похоже, что Россия проделывает в Чечне тот же трюк.

Среди чеченских отрядов, участвовавших в штурме Грозного, был так называемый батальон «Фаттах». Окружив одно из зданий, которое обороняли около 70 чеченских милиционеров, «моджахеды» из арабских стран, составлявшие костяк этого батальона, через переводчика предложили обороняющимся сдаться. Поддавшимся на уговоры и вышедшим из здания чеченским милиционерам тут же на месте были отрезаны головы.

А в начале сентября боевики разрешили вывезти из города останки российских солдат и то, что от них осталось после трехнедельной жары. Боевики сами показывали военнослужащим похоронной команды места, где лежат трупы. Такая «любезность» стала более понятной после того, как боевики попытались уговорить забрать и трупы гражданских лиц из мест, где российских войск не было, тем самым надеясь превратить специальные команды Российской Армии в похоронное бюро. После долгого лежания под палящим солнцем трупы были в страшном состоянии, и у боевиков самим возиться с гниющими телами желания не было.

Так стали поступать первые свидетельства того, о чем предупреждали многие знающие люди: используя благоприятную для себя обстановку, боевики уже на третий день штурма начали сводить счеты с неугодными.

Вместе с подполковником Владимиром мы выезжаем собирать трупы в центр Грозного. Останавливаемся на одной из центральных улиц, неподалеку от комплекса правительственных зданий, где три недели назад шли ожесточенные бои.

Из совместной комендатуры, которой командует Асланбек, нам в помощь прислан молодой, лет двадцати, боевик в темно-зеленом бархатном берете, вооруженный СВД.

Основная масса чеченцев шумной толпой концентрируется в районе рынков и импровизированных базарчиков. Невзирая на то, что буквально в нескольких десятках метрах от них лежат не только трупы российских солдат и офицеров, но и их же гражданских собратьев, торговые ряды оживлены. Тут же торчит бочка с «квасом» (разведенной какой-то бурой кислой жидкостью водой по 200 рублей стакан). Расчисткой дворов от хлама, битого стекла и кирпича занимаются в основном пожилые люди русской и чеченской национальностей.

По улицам на большой скорости проносятся кортежи машин боевиков с зелеными знаменами. Головная машина кортежа, как правило, милицейский УАЗик с включенным громкоговорителем, из которого несутся звуки бодрой победной чеченской песни.

Бойцы трупной команды, надев резиновые перчатки, лопатами и руками бережно укладывают останки на специальную серебристую пленку, заворачивают и кладут зловещий куль на санитарные носилки.

Оставив солдат похоронной команды заниматься печальной работой, мы с Владимиром отправились на улицу Маяковского, 84. где сотрудниками ДГБ была уничтожена русская семья: Феня Максимовна Власова, 65 лет, ее дочь Лариса, 37 лет, и внучка Ирина, 15 лет.
Из совместной комендатуры нам в помощь прислан молодой, лет двадцати, боевик в темно-зеленом бархатном берете, вооруженный СВД (крайний слева)

Мы хотели забрать вещи покойных, чтобы потом передать возможным родственникам.

Сопровождающий нас 18-летний сотрудник ДГБ (две недели назад получивший «документ» ДГБ в виде отпечатанной на бумаге справки), не найдя ключей от квартиры, где жила уничтоженная семья, пинком ноги выбил входную дверь. Крашеные полы в квартире были залиты кровью. По месторасположению кровавых пятен я сделал вывод, что женщин расстреливали, положив на пол. В досках пола остались следы пуль. С фотографии на стене на меня смотрела девочка.

Старательно обходя пятна крови на полу, я кожей чуствовал ее взгляд. Мне было стыдно. Я жалел, что не могу задушить этого самоуверенного юнца из ДГБ, громко говорившего подполковнику «ты» и так же громко отпускавшего смачные ругательства в адрес убитых женщин.

Правда, счеты сводятся не только с «коллаборационистами». Чеченские формирования, и раньше, как правило, не блиставшие дисциплиной, теперь часто вообще друг о друге слышать не хотят и никому не подчиняются. В начале сентября на собрании в селе Урус-Мартан полевой командир Гилаев резко отозвался о Шамиле Басаеве. 6 сентября 1996 года чеченцы не впустили в Грозный отряд иорданца Хоттаба, командовавшего чеченскими боевиками при уничтожении колонны под Ярыш-Марды. Обиженный Хоттаб со своим отрядом был вынужден уйти в Гудермес и осесть там, понимая, что его силы уступают силам его вчерашних соратников.

Скрытое противостояние Аслана Масхадова и так называемых «непримиримых» (Гилаева, Басаева, Исрапилова и других) уже привело к столкновениям. По оперативной информации, 18 августа, когда в Грозном еще вовсю шли бои, в одном из микрорайонов города произошла стычка между масхадовцами и басаевцами, в результате которой с обеих сторон были жертвы.

В такой ситуации многие чеченцы, поддерживавшие с самого начала Москву, чувствуют себя обманутыми и брошенными. Командир оперативного взвода чеченского ОМОНа Буавади говорил мне:

«Кто мы и почему находимся здесь, на «Северном»? Все мы находимся здесь с российскими ребятами по идейной причине – помочь своей республике. Какую бы маску ни надевал бандит – для нас он останется бандитом. 20 октября 1994 года я вернулся домой в Чечню из Калмыкии, после того как приехал односельчанин и сказал, что мое село Урус-Мартан окружено дудаевскими танками и формированиями боевиков. Когда я понял, что несет моему народу так называемая «свобода» Дудаева, я взял в руки оружие. Дудаевские формирования, состоящие из людей, умеющих только убивать, устроили резню чеченцев, не согласных с политическим режимом Дудаева. Соглашение России и Масхадова – это предательство той части населения Чечни, которая боролась за Чечню в составе России».

Эти люди на себе сейчас испытывают, что значит ходить в маленьких союзниках великой державы, когда надобность в таких союзниках у политиков этой державы отпадает...

«Забрали продукты и оставили рожениц....

Эти солдаты устали, измучены, они хоронили друзей и едва не умерли сами – их озлобленность и нежелание принять происходящее в Чечне объяснимы. В конце концов, из окопа не обязательно должна быть понятна логика фронтовых операций. Но их ожесточенность имеет еще одну причину. Они твердо уверены, что правды о чеченской войне им не скажут, что правду вообще не говорят никому. Я имею в виду не раз упоминавшийся конфликт армии – не высокого командования в кабинетах, а бойцов на передовой – с прессой и телевидением.

Никогда престиж журналиста не падал в этой среде так низко. Я понял это, когда слушал рассказ Игоря – начальника пресс-службы
чеченского ОМОНа о событиях августа.
Российские офицеры считают, что хотя сейчас войска из Чечни уходят, раньше или позже они вновь встретятся со своими противниками-боевиками. Например, в Осетии...

«Тут двухэтажное здание, обнесенное забором, охраняется спецподразделениями, в которых служат натасканные ребята – «волкодавы». Кроме этого, координационный центр, здание ФСБ и МВД – у каждого своя охрана. Журналисты находятся в самом центре этого охраняемого объекта в бункере. Вокруг идут бои, но до журналистов в бункере даже пули не долетают. Вдруг часть руководства МВД РФ начинает договариваться с журналистами – как бы вместе выйти, оставив личный состав на позициях. Я не знаю, что это – паника, истерика. Мы тогда предупредили их: «Мы вас без личного состава не выпустим, мы вас тут кончим». Они пошли на попятную. Когда номер не прошел – выскочить вместе с большими начальниками – вот тут-то и появилась журналистская истерика. Журналисты начали дико паниковать, кричать, что их жизням что-то угрожает, и им надо срочно спастись. В своих репортажах похоронили полностью весь личный состав, который вел оборону по периметру правительственных зданий. Мы, мол, уже или погибли, или сдались в плен, или разбежались. Хорошо, что в близлежащих домах люди слышали звуки боя и понимали, что мы еще живы, что мы воюем, а те, кто за многие километры отсюда, что думали?

И когда у журналистов появилась-таки возможность выехать, они унесли все продукты, которые предназначались не только для защитников комплекса правительственных зданий, но и для всех гражданских, которые сидели там в подвалах (90 человек только в нашем подвале). Однако, прихватив с собой в дорогу все, что могли, они не взяли двух рожениц, одна из которых была русская девочка-парикмахерша, которая, кстати, их и стригла, и у которой на руках был шестисуточный ребенок. Второй женщине необходимо было делать кесарево сечение, на месте не было врача, ее тоже надо было эвакуировать обязательно. Этим женщинам просто не нашлось места. Затем в Москве журналисты созвали пресс-конференцию, показали себя героями и сказали, что они выехали оттуда все. Это неправда. Остался Власенко Василий Ефимович, он на «Российскую газету» работает. Он отказался ехать вместе со всеми журналистами, несмотря на то, что старше всех, больной, сердечник. Он сказал, что находиться в обороняющемся комплексе правительственных зданий в Грозном – это его хлеб, и что он не может уехать отсюда до тех пор, пока здесь есть хоть одна женщина или раненый.

Еще было несколько ребят-журналистов, они ушли только тогда, когда все кончилось. Осталась женщина - директор нашего чеченского телевидения. Пока работали телефоны, они обзванивали людей, давали информацию. Об этих своих коллегах «доблестные» журналисты вообще не вспомнили...»