Воспоминания ветерана войны в Чечне

Стрельба вызывает физическую тошноту. Выстрелы противны; звуки и толчки цепляют за каждый нерв и отдаются в каждую клеточку. Организм хочет только одного - тишины, тишины... покоя... И ты, словно контуженный, хватаешься за голову, зажимаешь уши руками - не надо больше стрелять!

Тонко настроенная психика перегорает быстрее. В идеале у солдата должна быть только лобная кость и мозжечок, чтобы на команду "фас" реагировать*. Но и у таких людей в конце концов начинает сносить кукушку. У кого раньше, у кого позже, но - всегда.
Все, кто попал на войну в один заезд с тобой, тоже дошли до этой стадии. Все хотят только одного - тишины. Это становится навязчивой идеей, массовым психозом. Убийство - отвращает. И развращает. От него устаешь.

Но тишины не бывает. Люди выбывают. Приходит пополнение. Оружие оно держит в руках впервые и впервые его с этим оружием никто не контролирует. Пополнение начинает стрелять. По веткам, по банкам, по окнам, кидать гранаты, ставить и рвать сигналки, пробовать броню бэтэров на прочность, СВД на пробиваемость и выстрелы РПГ на дальность полета.
До тех пор, пока не узнают на себе, что и как может пробить снайперская винтовка Драгунова и что может сделать граната РПГ с человеческим телом.

Тогда они становятся как мы. Осунувшиеся чумазые черти с бездонными глазами. Перестают хвастаться оружием, закидывать его на плечо или вешать на шею, скрестив на стволе руки.
Магия оружия спадает - оно становится просто оружием.

Настоящего солдата всегда можно отличить по тому, как небрежно и естественно он держит автомат. Стволом вниз за рукоятку, словно крестьянин мотыгу, или просто повесив на плечо. Перестает его замечать, как обычный человек не замечает свою руку или ногу.
Стрелять ты начинаешь только по необходимости. Потом только по крайней необходимости. И, даже видя врага, лишний раз не нажимаешь на курок - хрен с ними, пусть уходят. А то опять кого-нибудь убьет.
Враг ведет себя так же.

***

Меховые ботинки из коричневой кожи развалились совсем, подошва оторвалась до самой пятки и носить их стало невозможно, даже замотав бинтами из индивидуального пакета.

Разбираться с обувкой было некогда - ротный успел перебежать через двор а меня, его персонального связиста, снайпер поприжал за трансформаторной будкой. Сидел я там недолго, снайпер оказался говенный, ковырял стену дома напротив, и меня в итоге проворонил.
Но потом весь день до темноты пришлось таскаться за командиром, который выбирал позиции отделениям, а затем еще и проверять связь каждого отделения с ротой. Ночью, когда я достал ногу из снежной каши, она была почти фиолетового цвета. Фактически я стоял в снегу. Было градусов пять мороза.

Обувь на войне - третий пункт по важности после боеприпасов и жрачки. Даже, пожалуй, второй. Без еды человек может обойтись несколько дней, без обувки - нет. Если ступня изранена, теряешь возможность быстро реагировать на изменяющиеся обстоятельства. Перебегать, вскакивать, падать. Даже банальные мозоли - это вопрос жизни и смерти.
Ноги стачиваются в момент, за полчаса. В учебке, пока кожа не загрубела до сантиметровой толщины, я заработал 18 мозолей на правой ноге и 13 на левой. Две из них под ногтями. Ногти отвалились. Один до конца не восстановился до сих пор.
Три или четыре месяца я практически не мог ходить. А казалось бы - всего-то мозоли.

Кирзачи - штука хорошая, но носить их надо уметь. Сначала сбривают волосяной покров, потом эпителий. Кожи может не быть от колена до ногтей, полностью. Да и за сутки в снежной каше кирза все-таки промокает. От этого она стягивается, промерзает, и примерзает изнутри к портянкам, которые тоже превращаются в лед, а за ними начинают неметь пальцы. Пока сапоги не прогреешь, их уже не снять.
В подвалах шестого микрорайона мне удалось найти берцы, хорошие, югославские, прошитые и пропитанные, мечта, а не обувка. Но берцы оказались сорок четвертого размера, а у меня сорок пятый.

Ботинки были дорогие, я привез их еще из дома. Выбросить их было кощунственно, засунул в сидор и закинул в бэтэр. Сам перелез в кирзачи.

***

Война не делает человека лучше или хуже. Она лишь снимает все напускное, всю шелуху, и оставляет ядро. И сразу видно, гнилое оно или нет. С человеком не надо разговаривать, чтобы понять кто он. Это определяется сразу, по трем шагам.
Ценность человеческой жизни не абсолютна. Она ценна только тогда, когда готов отдать её за других. Во всяком случае, на войне. Полезешь ты за мной под огонь или нет? Значение имеет только это.

Выбор может быть только осознанным. Никто никого ни о чем не просит и не заставляет. Война постоянно находится в точке экстремума. Каждое действие имеет конкретные последствия. Ты просишь человека подвинутся, а через секунду ему в лицо попадает железом.
Никто не скажет - ты пойдешь первым. Могут спросить: пойдешь? Или наоборот -первым пойду я.

Тех, кто не готов, не чмырили и не били. Их просто вычеркивали. Они становились никакими - ни в минус ни в плюс. Пустое место. Взводу от них ни тепло, ни холодно. Минус еще один боец в подразделении. Жаль, конечно, но что поделать.
Вася-Сапожник был из нашего заезда, самого первого. Откуда он родом я не помню и фамилии не знаю совсем, а вот лицо в памяти осталось - продолговатое, тонкой работы, одухотвторенное и умное, с большими глазами. Был Вася полутора метров ростом, тих, безотказен, податлив, аккуратен и добр.

Но при этом надежен. У него на лбу было написано - сдохнет, но не бросит.
Эту простую суть войны он понял как-то сразу и сразу её принял. И это принятие было осознанным, оно читалось в его глазах. Более того, он смог сформулировать её для себя в словах - а это уже редкость.

До войны Вася действительно был сапожником. Профессия, необходимая в армии как воздух и столь же редкая, как человечность. Собственно, за все мои войны и службы, а сменил я семь, что ли, частей, Вася был единственный, кто умел тачать сапоги профессионально.

Об этом в батальоне знали все и все тащили ему свои кирзачи, кроссовки и берцы. Вася не отказывал. Денег за работу не брал, но когда подносили бакшиш, не кочевряжился.

Работал он с удовольствием. Я не могу понять, что здоровского он находил в ковырянии в чужих башмаках, но это было - евоное, Васино. Мир. Башмаки возвращали его обратно в ту жизнь, перекидывали мостик между прошлым и будущим через яму, именуемую войной, и соединяли их дратвой, как подошву с берцем, не давая сойти с ума окончательно.

Этой своей уверенностью в будущем он выделялся среди нас, у которых было только прошлое. У него и крыша-то начала ехать позже всех.

В сидоре он постоянно носил шило и дратву. Где взял не знаю, в Грозном ремонта обуви я не видел ни разу, но Вася, видимо, раскопал где-то ларек.

***

Мы сидели во дворе частного дома в Грозном. Бэтэр, заложенный какими-то глиняными лепешками по самую башню, стоял возле забора. Мы пили чай. За столом. На свежем воздухе. Нам было хорошо. Война заканчивалась. Даже охранения не выставили. Даже в бэтэре на связи никто не сидел.

Обычный двор обычной дачи, какая была, наверное, у каждого из нас. Снег сошел, солнце выползло из низкого хмарого неба, начиналась весна. Славка, контрактник, рассказывал что-то из своей прошлой жизни. В целом все было тихо.
Я слазил в бэтэр, достал ботинки, протинул Васе: "Сможешь?". Он покрутил их в руках, и ушел штопать в дом.
Выстрелы раздались совсем рядом и очень громко.
Сука, только не сейчас... сволочи...

Обернувшись, я увидел, что стрелял Вася. Это было странно. Потому что Васю стрельба угнетала, по-моему, больше всех. А тут он стоял и просто палил в небо. Одиночными.
Я взял автомат. Поднял его в вытянутой руке. Затем стал стрелять в стену рядом с Васиным коленом - в метре-полутора:
- Вася... не надо... больше.... стрелять... Не надо... больше... стрелять... Вася!

Дом был бедненький, стена саманная, и то, что пуля уйдет в стену, а не даст рикошета, я знал наверняка. Стрелял без боязни.
Вася замер. Стоял не двигаясь и смотрел на меня. Даже когда я перестал стрелять, он стоял и смотрел. Лицо его было растеряно и... в общем, он не мог поверить, что такое произошло. Что-то у него там закоротило в башке в этот момент и Вселенная рушилась в его глазах.

Я не стал вдаваться тогда в подробности. Положил автомат и сказал:

- Вася, я тебя прошу, не стреляй больше. Ты что, не настрелялся еще?
- Я проволоку хотел сбить, - Сапожник указал стволом на натянутую между домом и гаражом проволоку для лозы. - Твои ботинки нитью не взять.
Он опустил автомат и ушел в дом - все также, ничуть не изменившись, своей неторопливой, какой-то библейской походкой, слегка опустив голову и не выделяясь на местности.

***

"На войне с человеком происходит то же самое, что с женщиной во время аборта - рвутся логические связки". Артем Боровик.
Я только через девять лет понял, что тогда произошло.
Стрелять в метре от чьего-то колена, пусть даже зная точно, что не заденешь, совсем не то же самое, когда стреляют в тебя, пусть и в метре.

С точки зрения Васи я стрелял в Васю.
Логические связки у него порвались в тот момент.

***

Из Чечни я уехал четвертого апреля. Васе оставалось служить еще около года. Наш полк переформировали и он влился в состав 72-го полка 42-ой дивизии в Калиновской.

Я хотел бы извиниться перед ним, но не знаю о нем ничего, кроме имени и довоенной профессии, хотя мы и согревали друг-друга несколько недель теплом собственных тел.
Я надеюсь, с тобой все в порядке, Сапожник.
Спасибо за ботинки.
Извини.

***

Ботинки Сапожник сделал так, что они не пропускали ни капли.