Штурм Комсомольского 2000. Рассказ участника (Алексей Махотин).

Рассказ Алексея Махотина по воспоминаниям, непосредственного участников штурма села Комсомольское в марте 2000 г., каждый дом которого был превращен боевиками Руслана Гелаева в своеобразную крепость.

Бойцам, которые на чеченской войне находились на переднем крае, нередко приказы командования казались безрассудными. Но приказы не обсуждают, а выполняют. Наш рассказ – о бойцах санкт-петербургского отряда спецназа Министерства юстиции «Тайфун», который освобождал Дагестан осенью 1999 г. и работал в горах под Харсеноем в начале 2000 г. Однако самое главное испытание ожидало спецназовцев в марте 2000 г., когда они оказались в самом пекле во время штурма села Комсомольское. Шести сотням наших бойцов противостояло более полутора тысяч боевиков под предводительством Руслана Гелаева.

Бандиты превратили каждый дом в неприступную крепость. Не имея в первую неделю боёв тяжелого вооружения, без поддержки авиации и артиллерии, практически только с автоматами и ручными гранатами, наши бойцы упорно атаковали позиции боевиков. Кровопролитные бои за каждую улицу, каждый дом, длились больше двух недель. За взятие села Комсомольское была заплачена страшная плата - из 100 бойцов сводного отряда спецназа Минюста десять погибли и более двадцати были ранены. Вечная память павшим, честь и слава живым!

Рассказывает Герой России, полковник Алексей Николаевич Махотин:

– Комсомольское мы прочёсывали первого, второго и третьего марта. Наш отряд шёл вдоль реки Гойты. Слева шли бойцы 33-й бригады Внутренних войск из поселка Лебяжье под Петербургом, а справа – Внутренние войска из Нижнего Тагила. Бои пока не начались, но боевики уже начали встречаться на пути. В один из этих дней видим – двое боевиков в гражданской одежде издали нас увидели и стали убегать.

Один сумел уйти, а другого мы завалили. Несмотря на гражданскую одежду, сразу было видно, что это не мирный житель. Лицо у него было землистого цвета, как у тех, кто всю зиму просидел в горных пещерах без солнца. Да и по виду он был явный араб. У главы администрации Комсомольского потом спросили: «Ваш человек?». Отвечает: «Нет». Но за этот случай мы от начальства всё равно получили нагоняй: «Да вы что это? Устроили, понимаешь, тут стрельбу без причины!».

Пятого марта на другом берегу Гойты бойцы СОБРа из Центрально-Черноземного региона, те, что шли вместе с нижнетагильцами, вступили в бой и понесли первые потери. Были у них и погибшие. В тот день и нас в первый раз обстреляли, и мы получили приказ отходить. Шестого марта у соседей справа снова появились потери. Сложилась такая обстановка, что они даже не всех своих погибших смогли забрать. В первой половине дня шестого марта мы провели небольшую операцию не в селе, а в лагере жителей. К этому времени их из Комсомольского уже вывели.

Они стояли лагерем за селом метрах в двухстах. Ещё дальше, у перекрёстка дорог, стоял наш блок-пост, и в вагончиках расположился штаб – от Комсомольского метров шестьсот. Офицер по спецоперациям дивизии Внутренних войск «Дон-100» мне говорит: «Есть информация, что в лагере мирных жителей есть раненые боевики. Но забрать мы их, наверное, не сможем. Да и руководство моё не горит желанием это делать. Если сможешь, то давай». Я беру с собой пэпээсников (ППС, патрульно-постовая служба милиции. – Ред.) и говорю: «Давайте сделаем так: мы блокируем, а вы их забирайте, и потом вместе выходим обратно».

Врываемся внезапно в лагерь и видим, что на одеялах и матрасах лежат раненые с характерными землистыми лицами. Выдернули мы их очень быстро, так что население не успело среагировать, иначе устроили бы обычную в таких случаях демонстрацию с женщинами и детьми. После этого прорвались мы к мечети. Она стояла в самом центре Комсомольского. Тут нижнетагильцы просят меня остановиться, потому, как они продвигались с большим трудом, а нам с ними надо было держать одну линию. Заходим в мечеть.

Видим, что там лежит мёртвый араб, которого мы уничтожили пятого марта, подготовленный к похоронам по местным обычаям. Уже одно это доказывает, что это не житель Комсомольского. Иначе бы его, по традиции, похоронили бы в тот же день. Обстановка сложилась относительно спокойная – стрельба на нашем направлении незначительная. Боевики, как можно судить по огню, находятся где-то подальше. Видим – в нашу сторону едет «Волга» с московскими номерами. Из машины меня спрашивают: «Как тут на другой берег лучше проехать?».

Это была попытка договориться с Гелаевым (позывной «Ангел»), чтобы он вышел из села. На «Волге» приехал глава администрации Комсомольского, с ним – местный мулла. Они привезли с собой посредника. Тот раньше где-то с Гелаевым (вроде бы в Абхазии) воевал. У каждого из них была своя цель: мулла хотел сохранить мечеть, а глава Комсомольского – дома жителей. А я не очень понимал, как можно выпускать Гелаева. Ну, вышел бы он из села – а что дальше?

Бойцы перед боем

Я по рации с соседями связался и предупредил их: «Сейчас я к вам подъеду». Садимся с тремя бойцами на бэтээр (БТР, бронетранспортер. – Ред.) и поехали. «Волга» за нами идёт. Переехали на другую сторону, остановились на перекрёстке… И тут неожиданно пошёл нарастающий гул стрельбы!.. Огонь пока неприцельный, пули над головами пролетают. Но стрельба стремительно приближается.

«Волга» мгновенно развернулась и уехала обратно. Нижнетагильцы нас просят: «Пробейте нам забор, а сами уходите!» Пробить-то забор бэтээр пробил, но потом запутался в нём. Думаем: «Хана нам». Передаю по рации своему заму: «Бери, «Джавдет», командование на себя. Мы будем уходить, как и куда получится». Но нам повезло: бэтээр из забора всё-таки выбрался. Спасибо солдатикам с бэтээра – они нас немного подождали, пока мы через Гойту по пояс в воде к ним перебегали.

Домчались до мечети. Но тут бэтээр начал разворачиваться и врезался в каменный столб. Я так себе голову о броню разбил! Хорошо, как потом оказалось, что просто рассёк кожу на голове. А на другой стороне реки война уже идёт вовсю: боевики пошли в атаку. А с нашего берега нам на помощь выслали два бэтээра с пятьюдесятью бойцами по той же дороге, по которой мы входили. Но до нас они не смогли дойти.

У одной машины «духовский» снайпер механика-водителя застрелил, а на второй – командира снял. Я своему полковнику, Георгичу, как я его называл, говорю: «Всё, не надо больше никого посылать. Будем выходить сами» и решил уходить в сторону окраины поселка. С нами у мечети был начальник разведки из 33-й бригады Внутренних войск, майор Афанасюк. Все его звали «Борман». Он говорит: «Я не пойду, мне приказа отходить не было». Но, к чести этого офицера, солдатам своим он приказал отходить вместе со мной.

Сам он остался, долго не уходил, и я с большим трудом его всё-таки уговорил идти с нами. Майор Афанасюк и его разведчик Бавыкин Сергей («Атаман»), с кем мы были в этот день у мечети, погибли позже, десятого марта. Мы уже почти что вышли из села, и тут вдруг получаем команду: «Вернуться на исходные позиции». Приказы не обсуждают. Мы быстренько возвращаемся, снова занимаем мечеть. Смеркается.

Я связываюсь со своими командирами и говорю: «Если я останусь здесь ещё полчаса, то завтра здесь никого из нашего отряда в живых уже не будет. Я выхожу». Я хорошо понимал, что мы в мечети ночью против боевиков долго не продержимся. В штабе мнения разделились, но мой непосредственный командир всё-таки принял сложное для него решение и дал мне команду отходить.

Видим: по улице идут человек двенадцать мирных жителей с белым флагом. Я подумал, что это к лучшему: «Как живой щит будут, по своим чеченцы стрелять не должны». И на самом деле в этот раз вышли мы без потерь. Следующий день, седьмое марта, для нас был более-менее спокойным. Боевиков оказалось явно не тридцать человек, как первоначально говорили генералы. Поэтому теперь уже, принимая во внимание большие потери, руководство операции решало вопрос, что вообще делать дальше. По селу начала работать авиация.

Восьмого марта мы посчитали своё войско: справа нижнетагильцев сто тридцать плюс СОБР с четырьмя старыми «коробками» (бронированная машина или танк. – Ред.), у нас семьдесят человек с двумя «коробками». Плюс в 33-й бригаде сто человек с двумя «коробками». Мне ещё дали пятнадцать человек пэпээсников. Но я им велел вообще не стрелять и идти сзади нас. А фронт, по которому мы должны были наступать, был растянут километра на два.

На танках боекомплект – семь-восемь снарядов. Были ещё машины разминирования УР-70, которые пару раз с жутким грохотом и шумом бросили свои заряды килограммов по четыреста тротила в сторону боевиков. И тогда мы пошли в атаку. Доходим до первого уровня домов и видим чеченку, бабульку лет восьмидесяти. Мы её за огород вытащили, показали, где находится лагерь жителей, и говорим: «Тебе туда». Она поползла. Тут у нас начались потери. Доходим до второго уровня домов – слева взрыв. Погиб боец из нашего псковского отряда, Ширяев. Его просто разорвало.

Идём дальше. У кладбища река расширяется, соседи уходят в сторону, и фланг у нас остаётся открытым. Как раз в этом месте была небольшая высота, которую нам никак не обойти. Выходим на неё двумя группами. Чувствуется, что у боевиков она пристрелянная. Знали они, что нам мимо никак не пройти, и с нескольких сторон начали лупить по этой высоте с расстояния метров сто-триста. Это были точно не подствольники, взрывы более мощные, а скорее всего эрпэгэ (РПГ, ручной противотанковый гранатомёт. – Ред.) или самодельные миномёты.

И тут началось… События разворачивались стремительно: прицельное попадание в нашего пулемётчика Володю Широкова. Он погибает. Тут же убивают нашего снайпера Сергея Новикова. Коля Евтух пытается вытащить Володю, и тут «духовский» снайпер бьёт Коле в поясницу: у него перебит позвоночник. Ранили другого нашего снайпера. Раненых мы вытаскиваем, начинаем перевязывать. Я осматриваю раненого снайпера. А у него ранение оказалось тяжелым. Олег Губанов пытается Вовку Широкова вытащить – опять взрыв, и Олег на меня летит сверху головой вниз! Стреляют со всех сторон!..

Опять попадание в Вовку – он горит! Нам никак не зацепиться… Отходим метров на пятьдесят, забрав троих раненых и одного погибшего. Широков остаётся лежать на высоте… На правом фланге тоже заруба идет. Докладываем о потерях. Руководство дает всем команду отходить – по селу будет работать авиация. Тагильцы и мы просим сначала полчаса, потом – ещё полчаса, чтобы забрать своих погибших. Тут заходит пара штурмовиков СУ-25 и начинает нас бомбить! Сбросили две огромные бомбы на парашютах.

Мы попрятались, как могли: кто за камень какой-то залёг, кто просто во дворе. Ба-бах… и метрах в пятидесяти от нас бомбы в землю входят!.. Но не взрываются… Первая мысль – бомба с замедлением. Лежим смирно, не шевелимся. А взрыва всё нет и нет. Оказалось, что бомбы были пятидесятых годов выпуска, уже некондиция. Так и не взорвались, на наше счастье.

На следующий день, девятого марта, опять идём на те же позиции. Метров за сто пятьдесят боевики встречают нас шквалом огня. То место, где погиб Широков, нам отсюда не видать, и ближе никак не подойти. Мы думали, что Володи на бугре уже нет. Все уже были наслышаны были о том, как боевики глумились над погибшими. Стали расспрашивать другие отряды. Где-то там, оказывается, руку отрезанную нашли.

Наш вопрос: «Есть такая-то татуировка?» Нет татуировки. Значит, не он. А Володя, как оказалось, на том же месте и лежал, где его убили. Не сумели мы в этот день подойти к высотке. Десятого марта идём вперёд с Тимуром Сиразетдиновым. Рядом из 33-й бригады ребята с танком нас прикрывают. Оставили их с танком за домом, а сами поползли. Впереди – бугорок. Договариваемся: я бросаю гранату, а Тимур метров тридцать до сарая должен перебежать. Бросаю гранату за бугор.

Тимур побежал. И тут очередь из пулемёта издалека… Пулемётчик нас отслеживал, это было понятно. Тимур кричит: «Алексей, я ранен!..». Я – прыг к нему. Пулемётчик опять очередью поливает… Фонтанчики от пуль вокруг так и пляшут! «Джексон» сзади кричит: «Лежи!..». Чувствуется, есть какая-то мёртвая зона, где я к земле прижался, – не может меня пулемётчик достать. Подняться не могу – он тут же меня срежет.

И тут офицер из 33-й бригады меня спас – отвлёк внимание пулемётчика на себя (фамилия его Кичкайло, четырнадцатого марта он погиб и звание Героя получил посмертно). Он пошёл с солдатами за танком в сторону Тимура. Пулемётчик внимание на них переключил, стал по танку стрелять – только пули по броне щёлкают! Я воспользовался этой секундой и скатился в овраг, который тянулся в сторону боевиков. Там мёртвая зона, никто в меня не стреляет.

Бойцы затащили на танк Тимура и отошли. Я подполз – у Тимура ранение в области паха. Он без сознания. Разрезаю брюки, а там сгустки крови, словно желе… Перетягиваем ногу выше раны, перевязываем. Доктор наш делает ему прямой укол в сердце. Вызываем эмтээлбэшку (МТЛБ, малый тягач лёгкий бронированный. – Ред.), а она нас никак найти не может!.. Но вторая, посланная вслед, всё-таки нас отыскала. Забрасываем Тимура на неё, отправляем его в тыл.

Мы как-то очень надеялись, что Тимур выкарабкается. Ведь и на первой войне у него были ранения – пятьдесят пять осколков тогда в него попало. Он в тот раз выжил. Но через час по рации мне передают: «Циклон», ваш «трёхсотый» – «двухсотый» («трёхсотый» – раненый, «двухсотый» – убитый. – Ред.). А Тимур – мой близкий товарищ. Зашёл в сарай. Ком у горла… Не хотел, чтобы бойцы слёзы мои видели.

Отсиделся там минут пять-десять, и снова вышел к своим. В этот день большие потери были у всех. Артиллерийской поддержки никакой, танки без боекомплекта. Идём в атаку с автоматами да пулемётами без артподготовки. Поэтому одиннадцатого и двенадцатого марта руководители операции снова взяли тайм-аут.

Одиннадцатого марта нас на позициях подменил ижевский отряд Минюста. Мы отошли, чтобы доукомплектоваться боеприпасами. Меня как командира беспокоило ещё вот что. Дело в том, что в оперативное подчинение мне передали двадцать снайперов, которые занимали позиции в ущелье выше Комсомольского. И вот с этими-то снайперами у меня пропала связь. Надо было их теперь искать.

По дороге я заехал в штаб, где произошла трагикомическая и очень показательная история. Подъезжаем к пилораме, куда штаб переехал, и наблюдаем такую картину. Бегают человек шесть человек командования и журналисты разные. Оказывается, двое солдатиков полезли в овраг за телёнком. И вот тут-то их боевики огнём на землю положили и лупят по ним! Все бегают, суетятся, но никто ничего не делает, чтобы изменить ситуацию. Я был с Вовкой «Ворчуном».

Мы схватили какую-то эмтээлбэшку, подъехали и вытащили солдатиков. Потом отправились на поиски дальше. Пока мы их искали, командира удмуртского отряда Ильфата Закирова вызвали в штаб на совещание. На этом совещании произошла очень неприятная история, которая имела трагические последствия. В штабе всегда находились два полковника, военные коменданты Комсомольского и Алхазурово. Они мне и рассказали, что именно там произошло.

Ильфат докладывает обстановку (а перед совещанием я ему рассказал, что у нас происходит на позициях) как она есть – туда идти нельзя, здесь разрыв на правом фланге, отсюда боевики стреляют. А один из генералов ему, не разобравшись: «Ты трус!». За Ильфата тогда вступился единственный человек, милицейский генерал Кладницкий, которого я за это лично уважаю. Он сказал примерно следующее: «Вы, товарищ командующий, неправильно ведёте себя с людьми. Нельзя так разговаривать».

Я слышал, что после этого Кладницкого куда-то задвинули. А Ильфат – парень восточный, для него такое обвинение вообще ужасно. Он, когда вернулся на позиции с этого совещания, был весь белый. Говорит отряду: «Вперёд!..». Я ему: «Ильфат, подожди, успокойся. Дай мне час времени. Я на высоту выйду, где Вовка Широков лежит, заберу его и тогда вместе пойдём. Не лезь никуда». Незадолго до этого мы украли, тайком от нашего штаба, боевика убитого, полевого командира.

Их несколько там, у штаба, лежало для опознания. И вот, через главу администрации Комсомольского, мы передаем боевикам предложение обменять его на Володю. Но ничего из этого не получилось. Не дождались мы тогда ответа. Тело боевика я отправил в комендатуру Урус-Мартана. Уже числа семнадцатого меня оттуда спрашивают: «Что нам с ним делать?». Отвечаю: «Да закопайте где-нибудь». Так его и похоронили, даже не знаю где.

Тогда я взял четверых бойцов, танк и снова пошёл к той самой злосчастной высоте. А боевики по ней вовсю лупят!.. Танк мы поставили в лощине, ребята меня прикрывают. Сам я с «кошкой» подполз снизу к краю обрыва, а потом бросил её и зацепил за ботинок (больше не за что было) то, что от Володи осталось. Какого я увидел Володю – это страшно… От здорового двадцатипятилетнего парня осталась разве что половина. На вид теперь это было тело десятилетнего подростка – он весь сгорел, скукожился.

Из одежды одни ботинки на теле остались. Завернул я бережно его в плащ-палатку, до танка ползком дотащил, с ребятами на танк загрузил и отправил в штаб. Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, меня страшно потрясло то, как он выглядел. С другой стороны, отлегло от сердца – не пропал он без вести, и можно будет похоронить, как положено, на родной земле. Эти мои чувства трудно описать словами.

Совсем недавно ещё живой, тёплый человек, твой близкий друг, так много значащий для тебя, вдруг в течение каких-то мгновений погибает на твоих глазах – и ты не только не можешь для него ничего сделать, но не можешь даже забрать его мертвое тело, чтобы враги не смогли глумиться над ним!.. Вместо живых весёлых глаз, светлой улыбки и крепкого тела перед тобой распластано «нечто», изрешечённое осколками, сожжённое огнём, немое, бессловесное…

Запрашиваю по рации Ильфата – не отвечает. А перед этим по рации же он мне ещё раз повторил: «Я пошёл вперёд». Я ему снова: «Подожди, не спеши. Я подойду, тогда вместе пойдём». Тут наш генерал по рации мне дает приказ: «Я отстраняю вас, «Циклон», от командования сводным отрядом Минюста. Командовать будет старший лейтенант Закиров». Ну отстранил и отстранил. Я его тоже понимаю. Он там среди остальных генералов находится. Ну а что подполковника отстранил, а старлея назначил, – его вопрос.

Выхожу к дому, куда ижевцы пошли, и вижу – стоит отряд. Спрашиваю: «Где командир?». Показывают в сторону дома. Со мной четверо моих бойцов. Ещё беру «Деда» из ижевского отряда. Он человек опытный, в предыдущих кампаниях участвовал. Врываемся во двор, забрасываем гранатами, устраиваем стрельбу во все стороны. Видим – во дворе около дома лежат два тела, полностью изуродованные, одежда – в клочья. Это Ильфат со своим заместителем.

Погибшие. «Дед» забросил их на танк, хотя очень непросто убитого поднять. Но здоровый он мужик. А дело было так. Ильфат со своим замом вошёл во двор, и они схватились с боевиками практически врукопашную. Оказалось, что у боевиков за домом окопы вырыты были. Нескольких боевиков Ильфат со своим замом застрелили, а оставшиеся их самих гранатами забросали. Так ижевский отряд остался без командира. Ребята – в шоке. Я их сразу чуть-чуть назад отвёл.

А потом вообще отправил на замену в резерв. Они до сих пор мне это добрым словом вспоминают. Но я действительно понимал их психологическое состояние: нельзя их было тогда вперёд посылать. Когда командиры орали на офицеров, те по-разному реагировали на это. Кто-то, как я, например, глотал всё это. Стреляю дальше – и всё. А кто-то эмоционально реагирует, как Ильфат, и погибает… Кстати, после его гибели командиром отряда снова назначили меня.

Именно в Комсомольском я понял, что ряд командиров, которые нами командовали, солдатиков-то и не знают. Для них – это боевая единица, "карандаши", а не живой человек. Мне же пришлось эту горькую чашу испить до дна. Когда я в Питер приехал, каждому родственнику погибших – жене, родителям, детям – я в глаза смотрел. Восьмого марта в штабе я попросил взвод, чтобы перекрыть разрыв на фланге между нами и нижнетагильцами.

А мне отвечают: «Вот дам я тебе взвод, и у врага будет на тридцать мишеней больше. Потерь будет больше. Дай лучше координаты, я миномётом накрою». Ну что тут скажешь… Глупость, непрофессионализм? А расплачиваться за это приходится самым дорогим – жизнью…

Числа тринадцатого марта к нам на позиции подъехала ракетная установка «Штурм». Спрашивают: «Ну, куда тебе долбануть?». Отвечаю: «Вон по тому дому. Там огневая точка». Это метров семьдесят или сто от наших позиций. Говорят: «Не можем, нам метров четыреста пятьдесят надо». Ну а куда они на четыреста пятьдесят могут долбануть? Ведь всё, что по мне стреляет, находится на расстоянии от семидесяти до ста пятидесяти метров.

Эта замечательная ракетная установка оказалась здесь совсем ненужной. Так и уехали ни с чем… В тот же день служба снабжения боеприпасами спрашивает: «Что вам прислать?». До этого ничего не было из серьёзного оружия, пулемётами да автоматами с подствольниками воевали. Говорю: «Пришлите «Шмелей» (огнемёт. – Ред.) штук восемь». Присылают восемь ящиков по четыре штуки в каждом, то есть тридцать две штуки.

Господи, раньше-то где вы были?! Хоть и давали нам всё это без расписок, но жалко добро. Тащить столько железа вперёд очень тяжело было. Начиная с восьмого марта из Комсомольского мы уже не выходили, на ночь оставались на своих позициях. Это было очень неприятно. Ведь примерно до пятнадцатого марта с тыла нас толком никто не прикрывал, боевики через нас пробегали периодически. Десятого марта один добежал до кладбища, которое было рядом с нами.

Мы отработали по нему и поползли в ту сторону. На кладбище нашли вещмешки с патронами. Боевики их заранее подготовили. И только после четырнадцатого-пятнадцатого марта подмосковный ОМОН начал подчищать за нами дворы и огороды. Пятнадцатого марта Комсомольское окутал такой туман, что в трёх метрах ничего было не видно. Ещё раз сходили с бойцами на высоту, где Широков погиб, забрали оружие. Кстати, ни одного ствола за всё время боёв мы не потеряли.

И тут меня позвали соседи из Внутренних войск на координацию действий. Так ведь там меня не чуть застрелили, а я так и не понял, свои это были или чужие! Вот как всё было. Соседи сидели в доме неподалёку. Захожу во двор и вижу, что в метрах двадцати мимо сарая бегут какие-то фигуры в камуфляже. Обернулись на меня, посмотрели – и как дадут очередь из автомата в мою сторону! Прямо скажем, неожиданно… Спасибо и за то, что попали только в стену рядом. Отличить своих от чужих было действительно очень трудно – все были вперемешку.

Ведь все выглядят одинаково: камуфляж, все грязные, с бородами. Был такой характерный случай. Командир чувашского отряда спецназа ГУИН занял дом со своими бойцами. Как положено, сначала гранату бросили. Через некоторое время спускается командир с фонариком в подвал. Посветил фонариком и увидел – сидит боевик, смотрит на него и лишь глазами моргает. Наш – вверх прыг: а вылезти не может – автомат зацепился за края лаза. Выскочил всё-таки, гранату в подвал.

И очередь из автомата… Оказалось, что там почти что неживой раненый боевик сидел, у него уже гангрена началась. Поэтому-то он не стрелял, а только глазами и мог моргать. Именно пятнадцатого марта, как потом рассказывали коменданты Комсомольского и Алхазурово, наши руководители по спутниковому телефону, каждый своему начальству докладывали: «Комсомольское взято, контролируется полностью». Какое там контролируется, если шестнадцатого марта у нас опять потери – три человека погибшими, человек пятнадцать ранеными?

В этот день погибли Сергей Герасимов из новгородского отряда «Русичи», Владислав Байгатов из псковского отряда «Зубр» и Андрей Захаров из «Тайфуна». Семнадцатого марта ещё один боец из «Тайфуна» погиб, Александр Тихомиров. Шестнадцатого марта вместе с приданным нам взводом ярославского ОМОНа мы от середины Комсомольского двинулись к школе – сходиться с 33-й бригадой. Начинаем смыкаться и видим – прямо на нас идёт танк Т-80!

К тому времени техника армейская уже подошла. А связь у нас всех разная. Я только со своим генералом могу разговаривать, омоновцы – со своим командованием, бойцы из 33-й бригады – только со своим. Генерала своего спрашиваю: «Чего делать? Он же сейчас по нам лупить начнёт!..». Хорошо, что у нас флаг российский с собой был. Я его развернул и вышел в зону видимости танка. Он на меня сориентировался, и с 33-й бригадой соединились мы благополучно.

Числа семнадцатого-восемнадцатого боевики начали массово сдаваться. За один день в плен взяли человек двести. Потом их начали ещё и из подвалов выкапывать. Были какие-то попытки прорыва двадцатого марта, но к тому времени уж, по большому счету, всё было кончено. Кресты на высоте, где погибли Широков, Новиков, был тяжело ранен Коля Евтух, мы ставили двадцать третьего марта.

Позже мы узнали, что по амнистии под президентские выборы (26 марта 2000 года состоялись выборы Президента Российской Федерации. – Ред.) многих из боевиков выпустили. Но, если бы заранее было известно что их выпустят, то, по логике и по совести, не надо было и брать их в плен. Правда, все тайфуновцы специально ушли, когда боевики начали сдаваться. Я отправил работать на приём пленных одного своего заместителя и тех из наших, которые в боевых действиях не участвовали, из охраны. Это надо понять: у нас были жесточайшие потери.

Погибли мои друзья Владимир Широков и Тимур Сиразетдинов, с которыми я прошёл Дагестан. Я просто боялся, что не все смогут выдержать. Не хотелось брать грех на душу. Сейчас я оглядываюсь на то, что было в Комсомольском, и удивляюсь тому, что человеческий организм выдержал такие нагрузки. Ведь проползали мы все Комсомольское много раз вдоль и попёрек. То снег выпадет, то дождь. Холодные и голодные…

Сам-то я там на ногах перенёс пневмонию. Жидкость из лёгких выходила при дыхании, толстым слоем осаживалась на рации, когда я говорил. Врач колол мне какие-то лекарства, благодаря которым я продолжал работать. Но… как робот какой-то. Непонятно, на каком таком ресурсе мы все всё это выдержали. За две недели непрерывных боёв ни еды нормальной, ни отдыха. Днём в подвале костерок разожжём, сварим курицу какую-нибудь, потом бульон этот пьём. Ни сухпайки, ни тушёнку мы практически не ели. Не лезло в глотку.

А до этого мы же ещё восемнадцать дней на горе своей поголодали. И перерыв-то между этими событиями был всего-то два-три дня. Теперь уже можно, всё осмыслив, подвести итоги штурма Комсомольского. Вся операция была проведена неграмотно. А ведь была возможность блокировать село по-настоящему. Население уже было выведено из села, так что можно было бомбить и обстреливать сколько угодно. И только после этого уже штурмовать. Сам я не был Александром Матросовым, в Комсомольском на амбразуру в бою не бросался.

Но для себя тогда решил, что безрассудные приказы придётся и мне выполнять вместе со всеми. Идти вперёд нельзя, но надо, потому что есть приказ. Поэтому я шёл вперёд вместе с бойцами. Создалась такая ситуация, что по-другому я никак поступить не мог. Если сам не пойдёшь, а ребят пошлёшь, неправильный ты человек. А не пойдёшь вместе с ними вообще, всех трусами назовут. Прямо как в русской народной сказке: «Налево пойдёшь – пропадёшь, направо – погибнешь, прямо пойдёшь – себя и коня потеряешь». А идти надо…

Через неделю, двадцать шестого марта 2000 г., состоялись выборы Президента Российской Федерации. И жители села Комсомольского, которое мы «геройски» стёрли с лица земли, тоже голосуют в одной из школ Урус-Мартана. И нам, отряду «Тайфун», оказывают честь обеспечивать безопасность именно этого избирательного участка. Мы его заранее проверяем, с ночи выставляем охрану.

Появляется глава администрации Комсомольского. Он был свидетелем того, как мы ни одного целого дома в селе не оставили, включая его собственный дом… Я работу организовал, и поэтому мне оставалось только проверять, заезжая время от времени участок. Приезжаю к вечеру, чтобы забрать избирательную урну. Хотя поздно вечером передвигаться по Урус-Мартану было опасно, но на ночь оставлять урну и охранять её в участке было еще опасней. В соответствии со всеми демократическими процедурами опечатанную урну в сопровождении бронетранспортёра мы благополучно доставили в комендатуру.

А закончилось голосование тем, что мы с главой Комсомольского распили бутылку водки. Он говорит: «Я понимаю, что ничего личного в том, что произошло, не было. Вы – солдаты». Мы – ему: «Конечно, у нас никакой вражды к жителям нет. У нас враги – боевики». Результат выборов по этому участку сразил всех наповал. Восемьдесят процентов голосов – за Путина, процентов десять – за Зюганова. И процента три – за чеченца Джебраилова. И могу свидетельствовать, что никаких признаков фальсификаций на участке не было. Так проголосовали главы чеченских родов Комсомольского. Вот такие вот расклады…