Рассказы чеченских боевиков о войне в Чечне

«Мы пытались их остановить, но они шли и шли»

Хусейн Исханов, 58 лет, художник. Во время чеченских кампаний воевал на стороне вооруженных сил непризнанной Чеченской республики Ичкерии (ЧРИ), дослужился до звания полковника. Также занимал должность порученца главного штаба армии и личного адъютанта Аслана Масхадова. С 1997-го по 2004-й был депутатом парламента ЧРИ. Живет в Вене, представляет общественную организацию «Демократическое объединение чеченцев в Австрии».

Советская власть делала все, чтобы между чеченцами и русскими не было дружбы. Помню, в годовщину депортации им советовали сидеть дома, не то «злой чечен» помянет старое и устроит резню. В 1970-80-е я часто слышал: «Хватит говорить на чеченском! Что вы там калякаете друг с другом?» До острых конфликтов не доходило, но имперское «я» ощущалось во всем. Малые народы считались вторым сортом. Логично, что после развала СССР нам захотелось жить самостоятельно.

Однако чеченским патриотом я стал позднее. Я рос пионером, комсомольцем, верил, что партия — наш рулевой и даже рвался добровольцем в Афганистан — несчастную страну, раздираемую то Союзом, то США. Сейчас я живу в Австрии. Здесь много афганских беженцев, на которых смотреть больно — забитые, нищие, необразованные. В сравнении с ними мы — профессора.

Я окончил художественное училище и работал декоратором в грозненском театре имени Лермонтова. Прошел армейскую службу в ГДР и снова взялся за кисть. Переехал в Волгоградскую область, а в 1992-м все бросил и вернулся на родину, надеясь быть полезным новой власти. Перед отъездом мне снился сон: центр Грозного в огне, кругом взрывы, стрельба, плач, крики. А я стою, словно прилип… Приснится же ерунда всякая.

* * *

В сопротивлении я оказался задолго до Первой чеченской. Мы с супругой ехали в гости, когда бомба попала в жилую 16-этажку — «армянский дом» на окраине Грозного. В тот же день я пришел к президентскому дворцу и вступил в ряды ичкерийской армии. Меня взяли в охрану главного штаба, которым командовал Аслан Масхадов, мой односельчанин и бессмертный друг.

Изначально российские власти действовали точь-в-точь по украинскому сценарию — пытались развязать в Чечне гражданскую войну. В Надтеречном районе объявили сбор добровольцев, местные мужики шли толпами, рассчитывая продать взятые автоматы, поскольку время было голодное. Вскоре оппозицию бросили на захват дворца. «Пара выстрелов и все разбегутся», — обещали им. Но никто не разбежался, и батальон Шамиля Басаева за три часа разбил их вдребезги.

А уже 26 ноября 1994 года в Грозный пригнали 50 танков под управлением офицеров Таманской дивизии. Но в уличных боях танки были бесполезны и стали легкой мишенью для «мух» [противотанковые гранатометы]. Уехать или спрятаться «железяки» не могли, потому что танкисты не знали города. Около 25 человек попали к нам в плен. А генерал Грачев до последнего отнекивался: «Нет наших войск в Чечне. Нет и быть не может!» Знакомая картина?

Боевое крещение я получил возле села Гехи, где меня ранило осколком в щеку. Наш БТР сильно подбили, тяжело зацепив моих товарищей. Я чудом успел вытащить их наружу, пока по нам вновь не ударили. Следом подошло подкрепление во главе с Асланом Масхадовым. Ему стали жаловаться на большие потери и ранения, а он ответил: «Если здесь остались мужчины, то за мной». Только на чеченском это звучит несколько духоподъемнее. Мы ринулись на воинскую часть и уничтожили батальон. С тех пор об оппозиции не слышали.

11 декабря началась официальная война с Россией.

* * *

Бомбить Грозный начали с района Трампарка, где, в основном, проживали русские семьи. Уверен, это не случайное совпадение. Москва хотела немедленно рассказать о геноциде русских. Вообще в Чечню отправляли тех командиров, кто раньше служил здесь или родился, как генерал Трошев. Они прекрасно знали все объекты, включая больницы. Нам пришлось наспех организовать госпиталь в подвале президентского дворца. Рядом находились штаб и радиостанция, которой руководил полковник Валид Таймасханов, бывший советский офицер и спец по радиоразведке. Он вычислял координаты и позывные противника, направляя их огонь друг на друга. Генерал Иван Бабичев, узнав об этом, связался с нами по рации и бешено орал: «Я вас, б***ь, на первом столбе повешу!»

Мы использовали любые хитрости, поскольку силы были не равны. Посмотрите кадры кинохроники. Колонны российской техники тянутся на километры, а у нас даже патронов не хватало. Возле автоматчика бегали два-три человека с голыми руками и ждали, когда он подстрелит кого-нибудь. Благо вскоре оружия завезли навалом — хочешь добудь в бою, хочешь — купи. АК-74 стоил $100-300, 120-й гранатомет — $700. Можно было купить хоть танк ($3-5 тысяч). Солдаты его чуть испортят, стрельнут — типа в бою потеряли. Им — деньги в карман, нам — танковый батальон из трех танков.

Со временем оружие менялось на бутылку водки или банку консервов. Я с этим добром мог через всю Чечню проехать. Подъезжаешь к блокпосту. Там солдатики — чумазые, голодные. Зима, а они в резиновых сапогах. Вместо обыска спрашивали: «Дядь, дай пожрать чего-нибудь или покурить». Я тоже в прошлом солдат. Знаю, каково это.

Их матери и отцы приезжали за ними в Грозный и жили прямо в президентском дворце. Вообще, если вдуматься, это нонсенс — давать кров родителям, чьи дети пришли нас убивать. Взамен мы просили ухаживать за ранеными и пленными, готовить на кухне. Но главное — не позволять своим детям возвращаться сюда с мечом. Пленные также содержались во дворце (дворец — это лишь название пафосное, на деле — обычная советская многоэтажка). Когда его взяли, федералы сразу привели репортеров, чтобы заснять героическое освобождение своих солдат. Ни черта они не освобождали! Мы не планировали никого с собой брать, покидая дворец после новогоднего штурма.

Перед самым штурмом я вышел на площадь — знаменитую Минутку — для сбора подкрепления. Ну, что я мог сказать, окружившим меня людям? Что впереди война, что это не так страшно, как кажется, что далеко не всех из вас убьют… Добровольцев мы ставили на воинский учет и отправляли в отряд по пять-семь человек. Командиров они выбирали уже сами. Всего в обороне Грозного участвовали 500 человек — 500 вечных мужчин.

Любопытно, что связистом в нашем штабе служил местный русский парень. В 1996-м он покинул Чечню, и его след навсегда пропал. Было еще несколько русских ребят. Не стану называть их фамилий, не знаю, где они теперь и не хочу им проблем. Позднее к нам присоединился украинский отряд Сашко Белого (Музычко) — 12 лихих солдат. Вранье, что они охраняли Джохара Дудаева. Президент оставил свою гвардию для защиты города, а сам безуспешно искал поддержки у мусульманских стран. Те вроде бы согласились оказать помощь, но тайно. Джохар отказался. Нам предстояло воевать в одиночку.

Российские войска начали штурмовать Грозный с окраин. Мы пытались их удержать, но на нас шли и шли — пехотой, танками, вертолетами, авиацией. Они заняли возвышенности и город лежал как на ладони — бомби не хочу! Масхадов приказал стянуть все войска к центру и занять оборону у президентского дворца, где развернулись самые ожесточенные бои с огромными потерями среди гражданских и федералов. 18-летних пацанов — тысячами на убой, в мясорубку! Они, бедолаги, не знали ни улиц, ни удобных позиций, ни, самое главное, за что воюют. Их пригнали сюда умирать по повестке из военкомата. Во вторую войну приедут контрактники за штуку долларов в месяц. А те… Ни за деньги, ни за родину.

Во время боев Масхадов связался с Бабичевым и предложил взять паузу, чтобы расчистить город от трупов. Ступить было негде! Подгоните, говорит, грузовые машины, мы вам поможем погрузить тела. Как вы в глаза матерям смотреть будете? Те пошушукались, решили, что мы хотим сдаться и ответили: «Выходите из дворца мелкими группами с поднятыми над головой руками!» А мы ведь от чистого сердца, никакой подляны не готовили. У самих была иная проблема — мусульманский обычай велит хоронить в день смерти.

Когда одного из наших убивали, остальные бежали его хоронить, покидая позиции. Я лично уговаривал бойцов не делать этого во время боев. Было так, что федералы, узнав о нашем обычае, отказывались отдавать наших мертвых и просили за них деньги, что могло стоить до тысячи долларов. На продажу шли все — и мертвые, и живые.

Эпидемия работорговли на нашей территории — следствие войны, которую спровоцировала Россия. Промышленность, фабрики, заводы — все превратилось в руины, кроме нефтяных объектов, которые интересовали Кремль. Единственным источником заработка стала продажа солдат. Это происходило так: полевой командир брал пленных, затем сообщал федералам — сколько и кто взят. Те докладывали в Москву, откуда ехал «гонец» — как правило, чеченский бизнесмен. Он выкупал солдат, его бизнес обещали какое-то время не трогать. Чеченский командир тратил деньги на оружие и продовольствие. Солдаты во время плена жили прямо в его доме. Все эти ямы с водой по колено — страшилка для обывателя. А вот ПАП-1, изолятор в Ханкале, грозненское СИЗО — реальность. Попасть туда можно было за наличие бороды или подкинутый патрон, а вернуться оттуда — калекой с переломами и ожогами от сигарет. Я хорошо помню крупные обмены пленными, когда на состояние наших бойцов смотреть было страшно. Впрочем, вместо бойцов нам нередко отдавали мирных, задержанных на ближайшем блокпосту.

* * *

Вторая война стала для нас тяжким бременем. Молодое поколение оболванили идеями джихада, а независимость Ичкерии ушла на второй план. Активная фаза боевых действий быстро прекратилась. Линия фронта сменилась неуправляемой партизанской войной. Я сосредоточился на работе в парламенте, всячески препятствуя переходу чеченцев на сторону ставленника Москвы Ахмата-Хаджи Кадырова. Но в одиночку я не мог ничего сделать. Остальные депутаты осели в Москве, эмигрировали, погибли или пропали без вести. Новым председателем парламента был избран Ибрагим Ахматов. Он и посоветовал мне уехать из страны, чтобы повлиять на ситуацию в Чечне за рубежом. Мы наивно полагали, что сейчас приедем, расскажем правду и найдем поддержку у Запада. А правда заключалась в том, что до нас никому, по сути, не было дела.

В 2004 году я с семьей выехал в Польшу, а вскоре оказался в Вене. Польша того времени напоминала совок: безработица, нищета, коррупция. Поэтому все старались вырваться в Англию, Германию, Австрию.

Сегодня чеченская молодежь Европы упрямо рвется в Сирию и не хочет замечать конфликта на Украине. Но Сирия — не наша война. Наша — на Украине, где можно отомстить российским офицерам за своих отцов, братьев, матерей. Уверен, многие из них «гостили» в Чечне. Мне отвечают, что христиане сами разберутся друг с другом, а мусульманам необходимо помочь. Это рассуждения детей войны, чьим единственным учебником был Коран в довольно сомнительном переводе. С другой стороны, сейчас подрастает совсем иное поколение чеченцев с блестящим образованием и знанием нескольких языков. Формирование чеченского истеблишмента — наша главная надежда получить малейший шанс на освобождение Чечни. Пусть через десять, пятьдесят или сто лет — когда в центре Грозного появится памятник Джохару, а проспект Путина станет улицей Анны Политковской.

«Я кроссовки от крови отжимал»

Муса Ломаев, 33 года, строитель. Во время Первой чеченской вместе с семьей жил в Грозном. В 2004 год арестован по обвинению в терроризме, около года провел в изоляторах и тюрьмах республики. В 2005-м оправдан Верховным судом Чеченской республики; вскоре дело было возобновлено. Сейчас живет в Финляндии, где занимается строительным бизнесом.

Когда в 1994 году началась Первая чеченская, мне было 13 лет. Мы жили недалеко от центра Грозного и рано утром услышали грохот. Колонна БТРов ехала к президентскому дворцу со стороны Петропавловского шоссе. На броне сидела оппозиция из чеченцев, а наводчиками и водителями были русские. Их трупы потом покажут по местному ТВ, станет ясно, что война с Россией неизбежна. Но русскими мы их не называли. Русские — это наши друзья и соседи: тетя Наташа, тетя Люся, дядя Слава… А те были федералами — убийцами без имен и национальностей.

В марте они захватят Грозный и в небо поднимут вертолет с громкоговорителем: «Чечены, сдавайтесь! Дворец взят, сопротивление бесполезно!» Трюк повторится в 1996-м: «Ваш Дудаев сдох! Война закончена!» Они думали, что свобода нужна одному Джохару. Но ошибались. Почти все мужчины из нашей семьи ушли воевать, а дядя Мурад служил в президентской гвардии и погиб еще до подписания Хасавюртовских соглашений. Он научил меня стрелять из ружья. Говорил: глаз мне выколешь, если тебе это не пригодится.

Первые недели войны мы жили в подвале, прячась от бомбежек. Вскоре отец вывез нас в Дагестан, а сам остался в Чечне, тяжело заболел и год спустя умер. Мы поехали хоронить его в родовое село, а патруль на Герзельском блокпосту заставил нас открыть саван и, усмехаясь, трижды обыскал тело моего отца. Им, видимо, нравилась смерть каждого чеченца и они хотели лишний раз убедиться, что он, чеченец, мертв.

Из Дагестана мы вернулись весной и были в шоке от увиденного! Всюду лежали трупы, никому, кроме голодных собак, не было до них дела. Грозный уже перешел под контроль федералов и заметно опустел. Уезжали, как правило, русские. По слухам, им в Ставрополье давали жилье. Я не видел, чтобы кого-то из них специально гнали, как не видел надписей типа «Русские, оставайтесь! Нам нужны рабы и проститутки». Зато видел другие: «Нам пох** на ваше горе!», «Чуркам смерть!», «Мы вернулись, бойтесь!» А на нашем доме до сих пор написано: «Здесь живут люди».

Надписи приказали сделать федералы, иначе дома обстреляют. Помню, в один из пустых домов вселились молодожены и подорвались на растяжке у входа. Старики потом долго выясняли, откуда они, чтобы отправить части тел родственникам. Но, несмотря на «отметки», город обстреливали почти ежедневно. Начнут в шесть-семь вечера — и до глубокой ночи. Наш дом весь изрешетили, а соседний аж загорелся от выстрелов. Хозяин с соседями пытался его потушить, а снайпер мешал им.

Пожалуй, самыми страшными днями войны были праздники и дни рождения. Федералы нажирались паленой водки и зверели! Я ненавидел их праздники, когда по ночам они забирали людей в ПАП-1. Это фильтрационный лагерь на территории бывшего автобусного парка. Сначала он назывался ГПАП-1, но буква «Г» отвалилась. Нам врали, что туда свозят пойманных боевиков. Хотя боевики в плен не сдавались — легче умереть, чем выдержать пытки. Поэтому туда таскали всех подряд, и единицы возвращались обратно. Там издевались, резали носы, уши, били током.

Уже после первой войны мы с друзьями облазили каждый угол концлагеря. Я своими глазами видел камеры, где содержали и пытали людей, где их расстреливали и закапывали. Позднее власти Ичкерии превратят ПАП-1 в музей геноцида чеченцев. Но настоящий геноцид был впереди.

* * *

Российские войска начали бомбить чеченские села еще в сентябре 1999-го. А к октябрю окружили Грозный кольцом. Мне было 18 лет. Я учился на биолога в университете. Строил планы на жизнь. Но 21 октября все изменилось. Ракеты разбили мечеть в поселке Калинино, техстанцию рядом с ПАП-1, роддом и центральный рынок, куда я побежал помочь раненым. А вместо раненых увидел оторванные конечности, куски мяса, тела без головы… Меня задушило такое горе! Я кроссовки от крови отжимал, а по радио передали слова Путина, что, мол, сегодня была успешно ликвидирована база боевиков. А я ведь стоял на той «базе» среди мертвых детей, женщин, старух. Они последнее продать пытались, чтобы как-то концы с концами свести.

Мог ли я не пойти воевать? Да я был счастлив, наконец, отомстить!

Мне нужно было только увезти семью из Чечни в Ингушетию, но через границу меня не пустили. Какой-то офицер с испитой мордой залез на крышу грузовика и орал: «Мужчины от 15 до 65 лет не пройдут!» Хорошо, думаю, вы нас сами заставляете воевать. «Мы с тобой, сука, там встретимся!» — кричу ему и показываю в сторону Грозного.

В радикальный джамаат мне идти не хотелось, я приверженец умеренного ислама, поэтому примкнул к одному из независимых ополчений. В то время их было множество. Они действовали автономно, но находились под присягой Аслану Масхадову. Наш отряд организовал человек, у которого были деньги на оружие и продовольствие. Я бы не хотел называть его имени. Он давно погиб. Россия вообще убила всех чеченцев! Всех, кто хотел мира и свободы. Федералы вошли в Грозный и устроили ад! Такую чистку! Когда к соседу врывались в дом, ты дышать боялся — а вдруг к тебе тоже ворвутся? Люди ложились спать и всерьез прощались друг с другом. Перед федералами во второй войне стояла задача вырезать поколение, которое почуяло запах свободы, а после потеряло близких и хотело мстить — мое поколение.

Когда ты приходил в отряд, у тебя спрашивали лишь имя, возраст и куда труп везти, если убьют. Затем в горном секторе проводился двухнедельный инструктаж: стрельба, взрывное дело, перевязка ран. Всего нас было человек 40 — моих ровесников (18-20 лет). Мы партизанили в окрестностях Грозного и всячески вредили федералам. В ополчении я провел несколько месяцев. Бегал с этим «калашом» долбанным, и все. Даже не стрелял ни в кого и в контактном бою не участвовал. А потом меня нашли родственники и уговорили съездить в Ингушетию. Сказали: навестишь мать и, если захочешь, вернешься. Я не вернулся. Конечно, уезжать было стыдно — тебя ведь уважать перестанут. Но, кроме меня, мужчин в семье не осталось. Младший брат — инвалид.

А из того отряда погибло много ребят, кто-то пропал без вести, кто-то выжил и сейчас спокойно живет в Чечне. Мои-то проблемы не закончились. В России я до сих пор числюсь в федеральном розыске.

* * *

В Ингушетии мы жили в плацкартных вагонах на запасном пути в город Карабулак. Между собой мы прозвали наш лагерь «железным городом». А два других лагеря из щитовых досок и военных палаток назывались «деревянным» и «брезентовым» городами. Увидев вагоны, старики запаниковали. Боялись, что нас снова угонят в Казахстан. Аушев лично приезжал дать им слово, что этого не будет. А на рельсы перед каждым составом поставили бетонные блоки. Только тогда старики успокоились.

Жилось нам очень тяжело. Есть было практически нечего, работы не найти. Какие-то крохи перепадали от гуманитарных организаций. В Дагестане могло быть лучше, но из-за вторжения Басаева нас там совсем не ждали. Со стороны молодых ингушей тоже шла травля. По ящику насмотрятся рассказов о «чеченской хунте» и верят, что мы теракты начнем совершать. В первую войну такого потока беженцев в Ингушетию не было.

В мирную жизнь я втянулся на удивление быстро. Женился. Занялся ремонтом помещений. Брал заказы, в том числе, из Чечни. К началу нулевых Грозный постепенно вставал из руин. Люди возвращались на родину. Мы тоже вернулись.

Дома тем временем произошел раскол в рядах сопротивления, и многих боевиков увели на путь джихада. Ситуацией воспользовался Кадыров-старший. Он заручился поддержкой Кремля и пообещал уничтожить радикалов руками самих же чеченцев. Кремлю сделка показалась выгодной — русско-чеченский конфликт становился чисто чеченским. Была проведена широкая амнистия. Но цена ей — грош. Ты не мог просто прийти и сказать: я с такого-то джамаата, вот мой автомат, хочу мирной жизни, буду паинькой. Нет! Тебе сразу же давали другой автомат, форму и ксиву. И вперед, отрабатывай доверие, покажи результат.

А какого результата ждала Москва? Показательных процессов над террористами. А где их взять, если большинство из них убиты или пропали без вести?

До 2003 года в Чечне не работала ни правоохранительная, ни судебная система. Известных боевиков иногда судили в Ростове-на-Дону или Ставрополье, а рядовых после первого же допроса расстреливали или взрывали на поле в Ханкале. Однако архивы нераскрытых дел росли и преступления вешали на тех, кто выжил.

Когда я попал в плен, следователь открыл шкаф с папками уголовных дел — «на, выбирай, какое хочешь». А я не совершал подрывы, похищения, убийства гражданских. Мне довелось делать мизер по сравнению с теми, кто воевал с первых дней войны, как многие из будущих кадыровцев. Сегодня они надели модные пиджаки и стали чиновниками, а буквально лет десять назад считались самыми кровавыми отморозками. Им ничего не стоило убить человека. Мне на их сторону перейти не предлагали. Да я бы побрезговал. Хотя часть моих приятелей перешла. Аргумент у всех одинаковый: мы устали и поняли, что воевать бессмысленно.

Из таких «уставших» особенно отличился Сулим Ямадаев, коварный и жестокий человек. В Первую чеченскую он был бригадным генералом. Держал нефтяную вышку в Гудермесском районе, торговал водкой и бензином. А в 2000-м сдался федералам без единого выстрела, сменил флаг и начал «борьбу с терроризмом». Знакомого мне парня люди Сулима кинули в багажник и продали РУБОПу за $2 тыс. Им как раз не хватало человека, чтобы статистику улучшить. Три месяца его держали в подвале. А я провел в плену почти год.

Меня забрали в январе 2004 года. В четыре утра выломали дверь и увезли в Ленинское РОВД, здание бывшего детсада, оборудованное тесными камерами. Мы там штабелями лежали. Первые три дня просто били, потом повели на допрос. Дело было давно сшито. Следак ждал лишь подписи. Мне светило от 20 лет по обвинению в терроризме: подрыв КПП, УАЗа с операми, да много чего. А сдал меня стукач с нашей улицы. До войны я близко дружил с парнем по имени Мурад Юсупхаджиев. При Масхадове его назначили командующим полком особого назначения. Он активно работал по Грозному и погиб в 2002 году, успев насолить и федералам, и кадыровским предателям. Меня хотели приписать к его отряду. Но липовые обвинения я отрицал, и тогда меня перевозили в другое отделение с пакетом на голове. Дневного света я не видел больше четырех месяцев.

До конца меня сломали в изоляторе ОРБ-2 [второе оперативно-розыскное бюро МВД Чеченской республики]. Это место было намного страшнее прежних, пытки там отличались изощренностью. Если в РОВД били, душили до потери сознания, надевали противогаз с зажатым клапаном, то здесь… Сюда могли привезти жену и изнасиловать ее на твоих глазах, избивать мать или отца, вставить электропровод в задний проход. Еще нас пугали расстрелом. На спине даже шрамы остались: автомат 7,62 имеет острый наконечник. Кормили так: утром давали два куска хлеба и стакан воды, днем — жидкий суп, вечером — опять хлеб и воду. Поэтому, получив уже в грозненском СИЗО тарелку перловки с добавкой, я был, наверное, самым счастливым человеком на Земле.

Зимой 2005 года состоялся суд. Морально я был готов к десяти годам тюремного срока. Но меня оправдали по всем пунктам обвинения. Родственники заплатили судье $50 тысяч. Не будь этих денег, я бы однозначно сел. Верховный суд [Чеченской республики] за участие в НВФ [незаконное вооруженное формирование] давал минимум от трех до семи, закрывая глаза на нехватку доказательств и пытки. Одному чеченцу в ОРБ-2 отрезали яйцо. Он заявил об этом в ходе процесса, а судья ему со смехом: «Не верю, покажи!» Да ему проще умереть, чем прилюдно штаны снять. В итоге он получил 18 лет.

После выхода на свободу у меня было два пути — уехать из страны или остаться, чтобы мстить. Но тогда чем я буду отличаться от кадыровских? На маршрутке мы с супругой и родственниками доехали до Владикавказа и сели на поезд до Бреста — самый нервный отрезок пути. На каждой станции заходила линейная милиция и кричала: «Чечены есть?!» Но в итоге нам повезло без проблем оказаться в польском лагере для политических беженцев, откуда мы уехали в Финляндию, а со временем получили гражданство. Здесь у нас родились трое детей.

Мне было крайне сложно вернуться к нормальной жизни. Я очень долго лечился. Психолог и переводчик плакали на каждом приеме. Еще из-за плена у меня возникли проблемы с памятью. Ежедневно мне вбивали в голову одно и то же. В деталях рассказывали о том, как я совершил теракт, что говорил, кто находился рядом, как был одет. Поэтому я начал сомневаться в себе. Произошла потеря реальности. Я ведь провел один месяц и десять дней в одиночной камере почти без света, со скудной едой. Оттуда выводили только на пытки, даже не на допросы. Когда мне обследовали голову, то сказали, что из-за длительного кислородного голодания какие-то клетки в мозгу дали сбой. А сознание из-за удушья я терял бесчисленное количество раз. Тебя резко придушивали веревкой или ремнем, ты отключался, а затем тебя приводили в чувство водой, а чаще просто ударом ноги в живот.

Злая ирония: мы воевали против России, а русские меня пальцем не тронули. Меня задержали, пытали, судили — чеченцы. Но это не снимает российской вины. Я никогда не пойму, что мешало договориться с Джохаром Дудаевым, с Асланом Масхадовым, который был согласен и на широкую автономию, и на единую рублевую зону, лишь бы остановить эту проклятую войну. Зачем нужно было проливать столько крови, чтобы потом фактически предоставить Чечне независимость? Российские законы, разумеется, там не действуют, как не действуют и вековые традиции чеченцев, вроде кровной мести. Рамзан Кадыров принуждает кровников к миру, надеясь спасти шкуры своих приближенных. Но когда-нибудь режим падет, бесправный бедолага рванет к дому обидчика, который уже будет лежать мертвым. А следом прибегут еще десять человек. И такой Чечню сделала Россия.

Автор и редакция благодарят Зару Муртазалиеву, Дмитрия Флорина, Майрбека Вачагаева и Аркадия Бабченко за помощь в подготовке материала.