Психолог на чеченской войне. Побеждающие побеждаемые.

Первые военные, которых я увидел, вежливо остановили нашу «Таврию», с серьезным равнодушием проверили документы и, галантно откозыряв, разрешили проехать блок-пост, перегораживающий шоссе Ростов-Баку на границе Ингушетии.

«Пограничники — вежливые, — заметил Андрей Бабицкий, спецкор «Радио Свобода» в Чечне. — Чем ближе к боевым действиям, тем они злее, особенно ОМОН свиреп. Плохо, что нас двое. Если в машине трое, документов у третьего не спрашивают. Ведь у вас никаких аккредитаций нет. Есть хоть пропуск какой-нибудь?» Показываю пенсионное удостоверение. «Сойдет и это, главное — московская прописка в паспорте».

С Андреем за день до описываемых событий мы случайно встретились в Москве. На мой наивный вопрос: «Нельзя ли мне поехать в Чечню?» — он сказал: «Я завтра туда возвращаюсь, поехали?» Вздрогнув я ответил: «Да! Конечно!»

Чеченская улыбка

Блок-пост в двух километрах от Самашек. Дальше не пускают. Военных восемь человек. Командует полковник — маленький сухощавый жилистый, взгляд расплывчатый, будто глядит во все стороны и никуда — готов к нападению с любой стороны. Улыбка под русыми усами окаменела, как судорога. Коллекционирует визитные карточки.

Все, кроме него, без знаков различия. Странно видеть сорокалетних жилистых мужчин в солдатской форме. Лица мужественные и суровые, глаза голубые и чистые. Они слегка небриты и будто вышли из телевизионных клипов, рекламирующих американские сигареты. Вежливы, не многословны. В их медлительной расслабленности просматривается готовность к броску, удару. Рядом с ними ощущаешь тошнотную опасность.

Женщины, только что вышедшие из Самашек, рассказывают, что после артподготовки на БТРах проехали солдаты. Они кричали: «Уходите! Бегите! За нами идет ОМОН! Не сидите в подвалах!» Омоновцы прошли по четырем улицам села (всего десять), где живет тейп (род) Дудаева. В подвалы бросали гранаты. Если там раздавались крики — пускали струю из огнемета.

Эти женщины успели убежать из Самашек, потом вернулись хоронить соседей, сейчас они вышли принести хлеба. Мужчин из села вывезли в Моздок. Глаза заплаканные под слоем прилипшей грязи и пыли будто густо насурьмленные, лица одутловатые от плача, взгляды как у сумасшедших юродивых. Отсюда видны пожары в Самашках, но там тихо. Канонада доносится из села Бамут в трех километрах отсюда. Отчетливо видны мерцания разрывов, пожары и шлейф дыма, уносимый ветром за горизонт.

В километре от блок-поста большая толпа женщин и мужчин смотрит на горящие села. Меня поразили улыбки у многих на лицах. Смотреть как горят их дома, их соседи и улыбаться?! Я вспомнил нобелевского лауреата Конрада Лоренца. Он писал, что улыбка — это замена оскала агрессии на предложение радости и дружбы. При этом агрессия затаивается, подавляется и исчезает. Я видел здесь «чеченскую улыбку», улыбку затаенного горя и страха, улыбку влекущую оставшихся в живых к жизни и мести.

Солдаты

Омоновцев опрашивать опасаюсь: у меня нет никакой аккредитации (разрешения находиться здесь, в зоне боевых действий), и меня запросто могут выслать в Моздок. С солдатами Российской Армии проще. Чем ближе к линии боев, тем они охотнее отвечают на мои вопросы. Все с кем ни заговорю — настроены против войны: «Не надо было ее начинать». — «Когда ее надо закончить?» — «В декабре прошлого года!» — «Вывести войска сейчас, сегодня!» — «Нас подставили». — «На нас делают бабки». — «Да, я озлоблен против всех чеченцев, каждый может быть стрелял в меня». — «Нет, к мирным жителям злобы нет — их, как и нас, подставили. Стреляю в того, кто может выстрелить в меня»…

Выдержки из доклада на международной конференции: «Общество, стресс, здоровье; стратегии в страна радикальны социально-экономических реформ». Июнь 1995 г.

У молодых российских солдат в зоне боевых действий первоначально во время эмоционального напряжения, обусловленного не вполне осознаваемым страхом смерти, проявлялись две первичных стрессовых реакции.

Стрессовая поисковая активность, направленная на «знакомство» с опасностью. Солдаты-новички, в разной степени осознавая это, противопоставлявши себя опасности смерти. Одни, принижая, отрицая ее. В глубине сознания они будто говорят: «Стреляйте — не попадете в меня!», «Не боюсь я вас!» Это стрессовая социализация с невидимым источником опасности.

Другие солдаты-новички, утверждали себя, свою индивидуальность, как бы произнося: «Я не уязвим!», «Я не боюсь!» Эти формы активности могли в различных сочетаниях проявляться у одних и тех же людей. У солдат СКЛОННЫ к стрессовой активности, при эмоциональном напряжении кровь может приливать к лицу — они «краснеющие».

Вторая первичная стрессовая реакция — пассивность. Она проявлялась в заторможенности движений с элементами кататоноидности (скованности) или катаплексоидности (расслабленности), замедлении интеллектуальных действий, субдепрессивности, снижении склонности к общению. У таких солдат при эмоциональных напряжениях может возникать спазм лицевых сосудов — они «бледнеющие» при стрессе.

При адаптировании к военным стрессорам указанная дифференциация солдат на активных и пассивных переставала быть заметной. Возникала манифестированность (заметность) трансформации личности дифференцированной по шкале: «конструктивность— деструктивность поведения». Такая дифференциация, можно полагать, специфична для людей, длительно находящихся в чрезвычайно опасной ситуации.

Опросы показали, что психика изменена у всех, кто более месяца участвовал в боях; они и сами замечают разные изменения своей души. Можно выделить два полюса на шкале психологических сдвигов (именно психологических, а не психиатрических, т. е. изменено душевное здоровье, но еще нет душевных болезней).

Выдержки из доклада:

Для солдат с конструктивной стрессовой трансформацией личности характерно: усиление осознания ценности Жизни и своей, и чужой; раньше они могли не задумываться об этом. Сейчас они ежесекундно используют приобретенные в боях навыки самосохранения, склонны к смелым действиям при спасении товарищей, попавших в беду.

Склонны переосмыслению своего прошлого: жалеют, что раньше попусту растрачивали время, что плохо относились к девушкам, к товарищам, что причиняли горе родителям, что употребляли алкоголь, наркотики. Такие солдаты, хотя и готовы к опасности быть убитыми, но очень хотят остаться живыми и мечтают, вернувшись домой, сразу жениться, чтобы родить детей, воспитывать их достойными людьми и таким образом продолжить и увеличить Жизнь.

Офицеры, привлеченные в качестве экспертов-консультантов, сообщали, что «состарившиеся» отличаются нейтральным и лаже доброжелательным отношением к безоружным местным жителям-чеченцам, вообще к слабым и беззащитным. При общении с «состарившимися» — очевидны многие признаки их раннего повзросления. У солдат этого типа могут быть симптомы нервного и психического утомления, но нет признаков чрезмерной психической астенизации.

Выдержки из доклада:

Солдат с деструктивной стрессовой трансформацией личности можно подразделить на несколько подтипов. Ниже мы используем принятые на чеченской войне жаргонные «термины»: «Сломавшиеся», «надломившиеся» — так их называют офицеры, так же они называют сами себя. У них отчетливо заметны симптомы психастенизации, невротизации, фрустрации, иногда психопатизации. Им свойственно постоянное переживание мучительного страха смерти. У некоторых это чувство репрессировано: у них — равнодушие к жизни и смерти. Иногда страх инвертируется в безрассудную смелость. Это случается, как правило, в присутствии других людей, т. е. является истероидным.

Таким солдатам их довоенное прошлое кажется отчужденным, даже ирреальным. Они не могут представить себя в будущей послевоенной жизни.

Офицеры сообщали, что «сломавшиеся», ощущая свою психологическую болезненность и неполноценность, склонны к самоутверждению путем жестокости и репрессий в отношении к слабым и безоружным, в частности, к местным жителям-чеченцам, к пленным. Однако, «самоутверждаясь» таким образом, они не уменьшают чувство своей неполноценности, а лишь углубляют его и приобретают навык жестокости (якобы «мщения за себя!», «за друга!») в отношениях со слабыми, безоружными людьми.

«Сломавшиеся» часто остро нуждаются то в уединении, то в общении. Склонны к употреблению алкоголя (который легко находят в зоне боевых действий) и наркотиков. Офицеры жаловались на то, что им приходится прилагать большие усилия, чтобы понуждать «сломавшихся» солдат поддерживать личную гигиену (мыться, бриться, чистить одежду), регулярно кушать.

«Дурашливые». — Во время пребывания в зоне боев у них проявилась склонность к неадекватным поступкам: к неуместным шуткам, инфантильным действиям. Они нередко без причины смеются, говорят невпопад. Такое гебоидное (детское) поведение, т. е. псевдоуход от экстремальной боевой ситуации очень опасен для самих «дурашливых». Офицеры сообщали, что стараются оберегать их от участия в рискованных, опасных боевых операциях, а при возможности отправляют их в тыл.

«Остервеневшие», «озверевшие» за время боев стали отличаться застойной злобностью. Совершают неадекватные обстановке гиперагрессивные поступки по отношению к другим солдатам, к старшим по званию, местным безоружным жителям-чеченцам и к пленным.

Агрессивность, эмоция злости обычно усиливающиеся при боевых действиях и угасающие вне боя становятся у «остервеневших» застойными, расторможенными. Такие солдаты — опасны и для окружающих, и для себя (особенно, когда в руках у них оружие). Следует заметить, что особенно опасные ситуации были возможны, когда та или иная стрессовая деструкция личности возникала у офицеров, командовавших молодыми солдатами.

Здесь стараются не произносить слов «мертвые», «убитые», «трупы».

Вместо них появляется жуткое слово «мясо». Совсем не потому, что солдат плохо относится к только что убитому товарищу. Просто его психика протестует против этой жути и защищается как может. А иногда неспособна защититься — и тогда человек невольно реагирует на стресс гибельным поведением.

Некоторых офицеров солдаты боготворят — тех, кто считает главным уберечь солдатские жизни, кто все время проводит с солдатами: и ест, и спит, кто с каждым найдет нужное слово. Многих таких ротных, взводных командиров внешне не отличить от солдат: звездочек на погонах на этой войне не увидишь, а выглядят эти офицеры такими же детьми, как их солдаты.

Начальник особого отдела

В селении Шали мы заночевали в доме Мухади Езиева — стройного, голубоглазого, светловолосого, похожего на шведского профессора. В гости зашла красивая, быстрая, моложавая женщина. Не подозревал я, какую роль сыграет она в моей судьбе. Умная, яркая хохотушка. Ее сын, брат и другие родственники воюют против российских войск. Некоторые родственники убиты. На следующее утро она долго колебалась ехать ли с нами в Горную Чечню. Поехала.

Минуем российский блок-пост, офицеры которого обругали эту войну последними словами и легко нас пропустили. Несколько километров по извилистому сумрачному ущелью — подъезжаем к блок-посту, где уже чеченские боевики, отличающиеся от российских солдат только бородами. Внезапно нас обгоняет и встает поперек дороги черная «Волга». Выскакивает молодой чеченец в длинном, как полупальто, бронежилете. Лицо худощавое, бледное.

«Это Абу, начальник особого отдела Чеченской Республики», — негромко бормочет мне на ухо Андрей Бабицкий. Предлагают выйти из машины. Хохотушка, как это принято у чеченцев, полуобъятием здоровается с Абу. «Зачем приехали?» Я начал было говорить с растяжкой: «Если серьезно, то я…» Резко, как ударом хлыста Абу меня прервал: «Только серьезно!» И тут я впервые понял опасность моего приезда сюда, важность того, что отделяет жизнь от смерти.

Нет, страха не было никакого. Но внезапно все вокруг мне стало ясно видным, как в промытое окно, в животе под ложечкой появился маленький, круглый кусочек льда, а колени стали трястись с амплитудой сантиметра так 2. Плохо, если заметит.

Стою, топчусь на месте. Сильно напряг ноги и, еле заметно подпрыгнув, расслабил (это психологический прием против страха). Повторил — колотун в коленях исчез. Абу это заметил; либо решил, что перед ним дед-паралитик, либо все понял. А дальше как выстрелы: «Документы? Фамилия? Профессия?» — «Врач-психолог». — «Психологов нам засылает ФСК. Зачем приехали?» — «Пишу книгу: «Психология кризисных состояний». — «Где работаете?» — «С 1 апреля нигде — пенсионер. До этого — в Институте культуры Российской Академии наук». — «Кто направил вас к нам?» — «Никто».

Тут, видимо, и Андрей Бабицкий испугался, ерничая, он сказал: «Абу, только не расстреливайте Леонида Александровича». Тот как бы отсек его: «Пленных мы не расстреливаем. Арестовать можем!» И тут вмешалась вчерашняя хохотушка. Она выручила меня, а может быть, и спасла. Бойко заговорила с Абу по-чеченски, и хотя мы их не понимали, они отошли в сторону.

Мое обостренное внимание подсказывало мне, что их встреча не случайна. Через минуту они сели в «Волгу» и, не сказав нам ни слова, умчались вверх по дороге. Провожаемые молчанием бородатых боевиков, мы сели в свою разбитую «Таврию» и въехали по извилистому ущелью в Свободную Горную Чечню.

«На этот раз пронесло», — думалось мне. Но было лучше того. В последующие дни, встречаясь с чеченской администрацией, я слышал, как они произносили: «Абу!» Не понимая их, я решительно заявлял, что моя встреча с Абу уже состоялась, и их лица смягчались.

Боевики

Есть просто «боевики» — они воюют. Еще есть «парадные боевики» — увешанные оружием, одетые в камуфляж, разгуливают они по чеченским селам вдали от боев, не спеша сразиться с врагом. «Базарные боевики» в этих селах торгуют оружием и амуницией. Купить там (не дешево) можно любое стрелковое оружие.

На шумных базарчиках в центре села, среди лотков со всякой всячиной, как в московской палатке, есть прилавки с гранатами и пистолетами. АКМ мне хотели продать за 65 долл. Одноразовые гранатометы «Муха», «Шмель» — не дороже. Пистолет Макарова — 250 долл., личный генеральский пистолет, снятый с трупа, — 350 долл.

Боевиками становятся те, у кого убит кто-нибудь из родственников, у кого взорван дом. Боевики — те, кто чувствует себя способным воевать — они добровольцы. Поэтому все они на вид крепче, здоровее, старше (бородатые), опрятнее, чем российские мальчишки — солдаты. Хилые здесь на фронт не идут.

Случайно встретили Олега с Украины, командира роты украинских националистов из УНСО, сражающихся на стороне чеченцев. Они — воины-афганцы. «Почему вы здесь?» — спрашиваю я его. «Мы жгли «черных» в Афганистане, то была грязная, бессовестная война. Совесть пригнала нас сюда. Мы здесь защищаем «черных» горцев… Нет, мы все бесплатно… добровольцы, а не наемники… скоро сменяюсь… хочу поспеть к дочке на лень рождения».

Олег помог в понимании психологических особенностей страха и смелости на войне. Он весело хохотал, когда я его спросил о бесстрашии. «…Если бы ты видел, как я зайцем скакал от российского танка. Вот страху-то натерпелся. Мой страх меня бережет. Он мой подсказчик, когда нет и секунды, чтобы подумать. А смелость — она в сердце, в совести».

«А плена не боишься?»— это Бабицкий спросил. «Нет. Плена не будет. Со мной всегда шашка тротила, взрыватель натяжного действия», — и засмеялся. Глаза детской голубизны, белозубый, румяней сквозь загар нежной кожи, обтягивающей скулы. Шашка тротила… а вокруг толпились любопытные чеченцы.

Однажды после своего разговора с рыжебородым боевиком, мне сказали, что это русский, тоже бывший афганец.

Игра…

Глядя на Олега, я понимал, что в замолкнувшей толпе восхищенных горцев перед видеокамерами журналистов он не расскажет всего о себе. И «копаться» при всех в его психике я не в праве. Но я знал, что есть люди, стремящиеся к риску, к игре, где на кон ставится их благополучие, а то и жизнь. Не осознавая того, они в душе борятся с собой. Одни, постоянно подтверждают свое достоинство. Вот и Олег, убивая российских солдат, он оправдывает себя тем. что защищает мирных чеченцев.

Мои друзья — военные корреспонденты, постоянно рискующие своими жизнями, оправданы Правдой о воине, Правдой, которую они несут людям. И я — бросил недописанную книгу на столе в своей московской квартире, мотаюсь между свежими воронками от снарядов, оправдываясь тем, что напишу еще одну главу о «военном стрессе». И напишу. У таких людей эмоции расщепляются, удваиваются. Страх, о котором говорил Олег, рождает радость победы над ним. Страх, пронизывающий душу, сладостно распят страстной смелостью души,

Но есть другие «игроки», падшие в душе под гнетом своих пороков. Они упиваются страхом перед своей мерзостью, перед подлостью своих поступков. Их тянет к подчас опасной жестокости… чаше со слабыми, безоружными. Им не помогают мысли об исполненном долге. Их прибежище —наркотики, алкоголь, извращенный секс. Если такие приходят к власти —ставка на кону их «игры» — жизнь и смерть миллионов.

Выдержки из доклада

Некоторые «игроки» жизнями, убив одного или нескольких людей приобретают страсть к убийствам. Одни исследователи этого феномена видят в нем отголоски сексуального оргазма овладения чужим телом. Другие интерпретируют этот феномен как удовлетворение такими людьми своей шизоидной потребности в постоянно новых, нетривиальных, опасных или аморальных раздражителях.

Третьи полагают, что «игровое» участие в реальной войне — это удовлетворение рефлекса власти.

Такой «игрок» ощущает власть над житью и смертью своей и своего врага.

Видя очередной труп убитого им человека, он думает: «Трупом мог быть я, мы были в равных условиях боя, но трупом стал ты, значит моя власть выше твоей!» Эти и другие интерпретации феномена «героического убийцы» не могут объяснить всей его сложности.

Кавказский пленник

По крутой и извилистой улице спускаемся в центр села. Здесь как на сходке, на митинге много людей. Мужчины, их несколько сотен, заполнили площадь, перекресток, соседние улииы. По краям улиц, женщины на лотках, на столах и столиках продают, как на всякой базарной толкучке, множество ненужных вешей. Есть и нужные: лекарства, одежда, продукты. Цены дешевле, чем в Москве, но заметно, что у людей нет денег.

Кажется, это базар и должно быть шумно, толкотливо, но здесь ненормально тихо для такого скопища народа, кажется, собрана театральная массовка и все ждут знака таинственного режиссера, чтобы начать галдеть, покупать, торговаться. Мужчины тихо переговариваются, переходя от группы к группе, или просто молча стоят, женщины за прилавками сидят погруженные в свои мысли. Замершее, сонное царство. И над всем этим темное синее небо кажется очень близким, и жарче горное солнце.

Как же я сразу не понял! Это все «летная погода» сделала! Страх перед бомбежкой и подсознательный протест против него выгнал мужчин из домов, подвалов. «Вот — мы здесь! Не боимся! Мы все вместе. Нас — сила. Страх изгнан из наших сердец!» Они пришли обменяться информацией, которой ни у кого нет. Точно известно только то, что небо чисто и смертельно опасно.

Проталкиваясь через толпу, стараюсь не потерять из вида Мовлади. Вдруг слышу, кто-то кричит ему, не видя меня: «Мовлади, все говорят у тебя живет пленник, подполковник ФСК?» — меня как током ударило: какая мерзость… я в плен не сдавался, подполковником не был.

Напряженный страх, пригнавший сюда людей, теперь наполняет и меня, но не страх перед бомбежкой, ее я еще не знаю, а перед тем, что я чужой этим людям. Спиной начинаю ощущать, как какой-нибудь пьяный придурок, такие здесь есть, в оправдание своего затаенного страха перед реальным врагом стрельнет в меня. Выстрелы здесь раздаются часто, и со скуки, и от бахвальства.

Мальчишка безошибочно нашел нас с Мовлади в толпе. — «За ним приехали, — машина у префектуры». Я не рассчитывал, что Андрею Бабицкому удастся скоро вновь оказаться здесь. Мало ли что: ужесточится контрольный режим, попадет под бомбежку… Я готов был пробыть здесь долго. На вопрос чеченцев: «Надолго здесь?» — отвечал: «Может быть, до завтра, а может быть, навсегда…» Чеченцы смеялись, повторяли мою фразу, напевая ее на мотив из оперы «Кармен». Глаза блестели, чувствовалось — не понимают как относиться ко мне.

Андрей хоть и с опозданием приехал: Конечно, мне радостно. С ним бесшабашный, кудрявый, смотрящий как бы поверх всего, но все замечающий спецкор «Комсомольской правды» по Северному Кавказу Саша Евтушенко.

В уютном дворике дома, где я жил, с нами оказались трое по городскому одетых мужчин. Неспешная еда, бутылка водки. «Вы вообще не пьете или только в командировке?» И в который уже раз я отвечаю: «Я не в командировке… на пенсии…» Мои корреспонденты поднимали тосты, не замечая, что эта тройка, возможно, решала: отпускать ли меня из Свободной Чечни.

Тут во двор вбежала соседка — стройная блондинка с тонкими чертами лица, похожая на англичанку или немку. Она дала мне книжку: «Пленники Большой Чечни», изданную в Грозном, в 1992 г. Благотворительным фондом имени шейха Мансура. В ней воспоминания воевавших здесь в начале XIX века русских офицеров и солдат, плененных чеченцами. На книжке надпись: «На добрую, вечную память от нас, чеченок, несчастных матерей. Хотели бы, чтобы хоть вы знали, что мы не бандиты. От учительницы Жанотаевой Банату Тамзоевны. 18.4.1995 год. Самый несчастный год для нас. Селение Шатой».

Побеждающие и побеждаемые

На многих войнах было замечено, что в госпиталях раны солдат, армия которых побеждает, заживают намного скорее, чем такие же раны солдат из армии, терпящей поражение. Причина — два разных состояния души (психики) у победителей и побежденных, состояния, рапично влияющие на тело, и на мысли, и на то. как общаются солдаты, и, конечно, на их боеспособность.

Результаты психологических исследований на чеченской войне меня удивили. У многих российских солдат, четыре месяца участвующих в кровопролитных боях, были психологические признаки «побеждаемой» армии. У противостоящих им боевиков — «побеждающей». Не только потому, что у солдат, не видяших оправдания этой войне, больше усталости, тревожности, изнуряющего страха (леденящего или жгучего). А у боевиков, горяших «праведным гневом», усталость и тревожность подавлены, естественный страх перевернулся (инвертировался) в смелость («холодную» — расчетливую, или в «горячую- — постоянно толкающую к опасности).

Есть вот еще что: психологам известно, что «побеждаемые» — различны, их легко классифицировать. Они и здесь разделены на «сломавшихся», «состарившихся» и др. «Побеждающие» как бы психологически подравниваются. И каждый боец при этом максимально проявляет свою индивидуальность. Поэтому боевиков классифицировать было трудно. Слабо проявилась лишь шкала: «замкнутые» — «общительные». У первых — углубленность в мысли, жестокость к врагу. У вторых усилено «чувство локтя» с соратниками, есть человечность, лояльность к побежденным.

И в обыденной жизни действует этот психо-социальный механизм: «Все несчастные семьи несчастны по-разному, счастливые семьи — одинаковы».

Солдат «побеждаемой» армии надо спасать — выводить из боя, из Чечни. Это первое. И второе: избавлять (реабилитировать) их от «чеченского» синдрома. Он будет намного тяжелее, чем «афганский» и для воевавших, и для всей России.

Психологические последствия войны

Корреспонденты рассказали как омоновцы избили одного из них. Казалось, спокойные офицеры почти мгновенно стали агрессивно-яростными. «Может быть, они зомбированы?!» По моему мнению, корреспонденты были свидетелями реализации высокопрофессиональной военной установки на превращение состояния бдительности в агрессию, упреждающую опасные действия противника. Однако чрезмерно длительное, морально не оправданное ожидание опасности даже у профессионалов может, изнуряя их психику, пробуждать беспричинные взрывы патологической жестокости.

Выдержки из доклада:

В отличие от младшей возрастной группы ряд военных старшей группы (войска министерства внутренних дел РФ) могли по истечении 45 дней уезжать из зоны боев и еще через 45 дней либо возвращаться назад, либо в дальнейшем не участвовать в боях. При том были выявлены два типа людей. Одни с большим напряжением выдерживали 45 суток в зоне боев и в дальнейшем не возвращались. Некоторые из них даже увольнялись из войск министерства внутренних дел.

Причиной увольнения нередко была моральная травма, полученная этими людьми на чеченской войне, когда они видели бесчеловечные, аморальные репрессии и мародерство. Часто причиной уклонения от участия в войне было пережитое в боевой обстановке чувство ужаса смерти. Другие — с удовольствием, многократно побывали в Чечне, в зоне боев.

В чеченских селах «освобожденных» ОМОНом мне было трудно опрашивать людей: не отвечая на мои вопросы о психологических переживаниях во время и после нескольких месяцев войны, жители часто плача жаловались на бесчинства войск. «Вывезли все имущество, нажитое долгими годами труда», — я видел разоренное жилище. «Увезли мебель, ковры, телевизор, адом подожгли», — я стоял рядом с пожарищем. Этого я не ожидал, о жестокостях слышал… но мародерство?! Врагом №1, который страшнее противника, на всех войнах был мародер. Он разлагал войско, лишал боеспособности. Мародеров на фронте расстреливали на месте.

А здесь оно, что же — санкционировано?! Зачем? Почему? Один прапорщик сказал мне: «Это все ОМОН, наемники. Оплата у них не велика, вот и разрешают вывозить вещи». И чеченцы. и русские в местах прошедших боев спрашивали меня: «Зачем такая жестокость ОМОНа? Почему им позволено вывозить вещи?»

Очевидность была невероятна — я чувствовал себя бессильным понять такую «логику» войны. Некоторые меня успокаивали: это отражение хаоса, царящего в России, падения морали, хаоса в армии. Но совершенно другое объяснение я услышал уже возвращаясь из Чечни. Еще возбужденный чеченскими впечатлениями как заведенный, продолжая свои психологические опросы, я обратился к сидящему рядом худощавому полковнику. В петлицах его новой формы блестели перекрещенные пушки.

Выслушав меня, он согласился с тем, что война обостряет психологический настрой общества, потрясает его основы. После первой мировой войны два миллиона солдат, вернувшись с фронта (этот феномен называется «человек с ружьем») стали главной революционной силой, разрушившей Российскую империю. Человек, испытав свою жестокость и жестокость противника, претерпев страх смерти и отчаяние, часто становится непримиримым поборником правды и справедливости, утверждая их нередко с бесчеловечной жестокостью.

Афганская война немало способствовала распаду СССР. Чеченская война может вести к распаду еще не укрепившуюся государственность России. Возвращающиеся офицеры и солдаты будут центрами кристализации жестоких расправ с коррумпированными администраторами и бесчестными финансистами, что усилит социальные и психологические потрясения. «Это несколько наивно, — заметил полковник. — Беда, что распад России после Чечни пойдет через кровь гражданской войны.

Вокруг Москвы, — продолжил он, — были три пояса противовоздушной обороны. Сейчас меньше трети одного пояса осталось. Освобождающиеся места дислокации ПВО замещаются войсками ОМОН, в которых командный состав комплектуется офицерами, имеющими психологический опыт жестокого обращения с населением в Чечне».

Полковник оставил меня с мыслями о психологических последствиях замены ПВО ОМОНом, подготовленным в Чечне. К чему подготовленным?

Выдержки из доклада:

Люди, возвратившиеся с войны, научившиеся убивать, испытав свою жестокость и жестокость противника, перетерпев страх смерти и отчаяние поражений, часто становятся: одни непримиримыми борцами за справедливость, утверждая ее нередко с бесчеловечной жестокостью, другие пополняют преступные группировки. И первые, и вторые становятся генераторами социальной и политической нестабильности в России.

Влияние людей, наделенных на чеченской войне психологическим комплексом «героического убийцы», обозначенном выше, будет важным элементом nocлeвoенного «чеченского синдрома».

Это исследование врача-психолога имеет строгие временные границы: январь-апрель 1995 года

Леонид Китаев — Смык. Солдат удачи №12 за 1995 г.