Прорыв под Первомайским

– Для меня события, связанные с прорывом боевиков из села  Первомайского, начались 11 января 1996 года. В это время отряд армейского спецназа, которым  я командовал, находился в Ханкале (штаб группировки российских войск в Чечне. – Ред.). Мы внимательно следили за захватом заложников в Кизляре, очень волновались и за тех, кто там оказался в заложниках, и за наших товарищей, которые мучительно искали выход из создавшейся ситуации.

10 января вечером командующий Объединенной группировкой наших войск генерал Анатолий Куликов вызывает меня и ставит задачу: во взаимодействии с десантниками подготовить вариант проведения операции по освобождению заложников. Причём он, как будто предчувствуя, что из Кизляра боевиков, по решению российского руководства, будут отпускать, предложил штурмовать автобусы с боевиками и заложниками по пути в Чечню. Десантники должны были высадиться и блокировать место проведения операции, а мы должны были штурмом взять автобусы, обезвредить боевиков и освободить заложников. Только мне не очень понятно было, как их внутри автобуса можно различить – кто заложник, а кто не заложник…

Но задача была поставлена. Начали думать. Времени на размышления у нас было шесть часов. Мы изучили местность, правда, только по снимкам. Вариант был единственный – как только колонна бандитов с заложниками переходит на территорию Чечни, в выбранном нами месте мы её штурмуем. Доложили командованию, что выбрали самое удобное место, где потери среди заложников будут минимальные. Все прекрасно понимали, что вообще без жертв обойтись не удастся. Но также все понимали, что повторять тот позор, что случился в 1995 году в Будённовске, когда нашим пришлось отпустить боевиков, нельзя.

Конкретики к тому моменту ещё не было. По расчётам, на выбранном нами участке автобусы должны были оказаться в семь-девять часов утра. Колонна состояла из нескольких автобусов, где в заложниках находились больные и врачи из больницы города Кизляра. По официальным данным, боевиков было от ста пятидесяти до трёхсот человек. У меня же было сорок разведчиков, и семьдесят десантников. Засада на дороге – с тактической точки зрения – это классика. Я считаю, что к этому варианту мы подготовились нормально. И по количеству бойцов для выполнения этой задачи с учётом внезапности нас было вполне достаточно.

Мы решили атаковать автобусы уже на территории Чечни. Я думаю, что боевики просчитывали вариант, что будет нападение. Но они наверняка думали, что это произойдёт на территории Дагестана. Поэтому для них главным было попасть в Чечню, где их уже ждали отряды, которые направил им на помощь Масхадов. Но нас эти отряды не обнаружили.

Однако дальше события начали развиваться не по нашему варианту. Колонна боевиков с заложниками прошла через село Первомайское. За селом – мост через канаву, и дальше уже начинается территория Чечни. Вдруг экипажи двух наших вертолётов МИ-24 наносят ракетный удар по этому мосту. Колонна тут же разворачивается и возвращается в Первомайское обратно. Позже мне удалось задать вопрос командующему 58-й армией генералу Трошеву, который командовал операцией на первом этапе: кто же дал команду вертолётчикам перед самым носом колонны разрушить мост по дороге к тому месту, где мы их ждали. Трошев ответил: «Я не давал». Ответа на этот вопрос я до сих пор так и не знаю… Но если бы мы провели штурм колонны по своему варианту, то, во-первых, не было последующего недельного сидения вокруг Первомайского, а во-вторых, потерь было бы и среди заложников, и среди военных гораздо меньше. Были бы, но не такие…

Говорят, что в этот момент начался захват самого Первомайского. Но на самом деле захвата как такового не было. У села стоял блок-пост омоновцев (ОМОН – отряд милиции особого назначения. – Ред.) из Новосибирска. Колонну с боевиками и заложниками сопровождал местный полковник милиции (его потом несколько раз по телевизору показывали). Он подошёл к командиру новосибирцев и, явно не по собственной инициативе, предложил им сложить оружие, что они и сделали. Говорят, правда, что часть омоновцев отказалась сдаваться, и отошла с оружием. После этого боевики собрали оружие, сдавшихся милиционеров присоединили к заложникам, а сами вошли в село Первомайское.

Нам срочно дают команду на взлёт и высаживают в полутора километрах от северо-западной окраины Первомайского. Ставят новую задачу – блокировать северную и северо-западную сторону. Мы выбрали минимальное расстояние до села и начали готовиться – рыть окопы, организовывать оборону. Тот, кто знает, поймёт, что значит заставить спецназовцев рыть окопы. Но потом многие с благодарностью вспомнили, что мы это всё-таки сделали.

По моему мнению, задачу по блокированию и штурму села Первомайское мог провести любой опытный комбат силами одного батальона – ведь это обычная армейская операция. Но всё пошло совсем по-другому. К операции привлекли разнородные силы – МВД, ФСБ, Министерства обороны. Однако боевой опыт изо всех участников операции имели в основном мои солдаты и офицеры (нас было вместе с врачом и связистами пятьдесят пять человек), а также  десантники, которые слева от нас  стояли. Основные части Министерства обороны были из 135-й  мотострелковой бригады из Будённовска.

По моему мнению, учитывая количество задействованных в операции сил, ею должен был командовать генерал Анатолий Квашнин, в то время командующий войсками Северо-Кавказского военного округа. Но на месте событий был и директор ФСБ Михаил Барсуков, и министр МВД Виктор Ерин. Так что кто командовал фактически – я не знаю. У меня связь была с начальником разведки 58-й армии полковником Александром Стыциной. При прорыве боевиков он находился на позициях нашего отряда и погиб в бою. Но сначала он был на командном пункте, и именно он давал мне команды.

Но сами задачи ставились не военными. Например, прилетает сводный отряд армейского спецназа из Ростова. Но этот отряд не имеет боевого опыта вообще! А у меня  целый отряд стоит на Ханкале. Это значительно ближе, оттуда можно намного быстрее доставить всё необходимое – имущество, боеприпасы. Так вот, с ростовским отрядом прилетает мой знакомый Валера. Я его спрашиваю, какая у них задача. Он отвечает: «По четыре наших разведчика при штурме села должны обеспечить проход каждому бойцу «Альфы» (спецподразделение ФСБ. – Ред.). Разведчики должны довести альфовцев к мечети, где сосредоточились боевики, и обеспечить им её штурм». Но что это за дурдом?!! Четыре солдата-срочника обеспечивают проход взрослому мужику-альфовцу! Такую задачу явно ставил не военный. План с четырьмя разведчиками для одного альфовца отпал – я сумел переубедить командование операции, что это нонсенс.

От момента, когда был нанесён ракетный удар по мосту 11 января, и до 15 января длилась эта бодяга с переговорами и разговорами. Постепенно начали подтягиваться дополнительные войска. Кстати, я до сих пор не понимаю, почему боевики не ушли сразу.  Это, конечно, идиотство Радуева. Юг, юго-запад и юго-восток у него были открыты ещё сутки. Только через сутки было замкнуто полностью так называемое кольцо. Кольцо это по плотности было примерно такое же, как и у нас, – пятьдесят пять человек на полтора километра.

Мы стояли на том месте, где было самое удобное место для прорыва. Во-первых, близко к границе с Чечнёй. Во-вторых, именно здесь через реку, над водой, проходила газовая труба. Я предложил: «Давайте взорвём трубу». А мне: «И оставим целую республику без газа?» Я снова: «Так задача какая стоит? Не пропустить? Тогда воевать так воевать». А мне опять про республику без газа. На свой страх и риск мы перед трубой мины поставили. Все они впоследствии сработали, когда боевики на трубу полезли.

На третий или четвёртый день наши предприняли попытку штурма. «Витязь» (спецназ внутренних войск. – Ред.), «Альфа», «Вымпел» (спецподразделения ФСБ. – Ред.) попробовали войти в село с юго-востока и там зацепились. Потом я с ребятами из «Витязя» разговаривал. Они рассказывали: «Зашли, зацепились, ведём бой в селе за каждый дом. А «Альфа» за нами не смогла пройти». То есть спина у «Витязя» осталась открытая. Ведь у «Альфы» при таком боевом порядке был приказ идти сзади и помогать «Витязю»,  сосредоточиться, вместе штурмовать дома и так далее. В населённом пункте идти вперёд с открытой спиной – это просто самоубийство. (У меня в жизни был такой же случай, когда в том же, 1996 году, нас так же эмвэдэшники подставили.)

В результате «Витязь» оказался в окружении, и из этого котла выходил самостоятельно, с большими потерями. После боя командир «Витязя», естественно, сказал альфовцам: «Спасибо! Я больше туда не ходок. Ни с вами, ни с другими…» Там они даже на личности переходили.

На следующий день командование запланировало очередной штурм теми же силами. Но вначале я с северо-запада должен был имитировать штурм. Нам была поставлена задача дойти до первых домов, отвлечь боевиков и притянуть на себя их основные силы. А на юго-востоке в этот момент должен был начаться настоящий штурм.

Приближались к этим домам мы двадцать минут (расстояние было около семисот метров), а отходили четыре с половиной часа. Одна группа наша почти до крайних домов прошла по оврагу. Другая – через разрушенное здание какой-то фермы, а потом – уже к домам. Та группа, в которой я сам шёл, пробиралась через фундаменты какого-то здания. Добежать-то до этих фундаментов успели, а вот высунуться из-за них было уже сложно – штурм по какой-то причине опять не состоялся. Мы залегли, больше никто село не атакует, и нам дают команду отходить. Получается: мы совершили разведку боем. При выдвижении мы не очень себя скрывали, шли с шумом, специально привлекая к себе внимание. Боевики, как это командованием и задумывалось, пошли на нашу сторону села и начали по нам стрелять. Причём было около десяти утра.

Боевики за то время, которое мы им дали, успели организовать оборону, заложники выкопали траншеи. Мы видели, в каких домах боевики сидят, уничтожили несколько пулеметчиков, снайперов, начали наводить артиллерию. Сзади появился наш вертолёт МИ-24. Выпускает ракеты по тем домам, которые мы указали. И вдруг две ракеты выходят, но вперёд не летят, а падают позади нас и взрываются. Мы – вертолётчикам: «Вы чего делаете?» А они: «Извините, ребята, ракеты – некондиция». Но смешно вспоминать это только сейчас. Тогда было не до смеха…

Когда нам дали команду на отход, я начал группы по очереди отводить: две группы сосредотачивают огонь, прикрывают, а одна потихоньку отходит. Во время так называемого штурма у нас был один раненый, а при отходе – трое.

Недалеко от наших позиций десантники стояли. Им тоже досталось, даже погибшие вроде были… Боевики бьют по нам, а гранаты у нас над головами проходят и взрываются у десантников на позиции. Тогда у них две БМП (боевая машина пехоты. – Ред.) сожгли. Мы видим, что боевики наводят по БМП ПТУР (противотанковая управляемая ракета. – Ред.), машем десантникам: «Отходите!». Экипаж успел выскочить, а машину разнесло. Десантники на её место другую поставили, и всё повторяется с начала – боевики наводят, мы машем, экипаж в сторону, ракета в машину попадает. Но вроде в этот момент у них никого не зацепило…

Кто руководил и как руководил всем, я не знаю. Но более безграмотной и безалаберной операции я никогда в своей жизни не видел. И самое страшное, это понимали даже рядовые бойцы. Никакого руководства практически не было, и каждое подразделение жило своей отдельной жизнью. Каждый воевал как мог. Например, задачу нам ставил один, а десантникам справа от нас – другой. Мы –  соседи, в ста метрах друг от друга находимся, а командуют нами разные люди. Хорошо, что мы с ними более или менее договорились. Связь у нас с ними была и визуальная, и по радио. Правда, радиосвязь была открытой, наверняка боевики наши переговоры прослушивали.

В ночь с 13 на 14 января наступил старый Новый год. С места постоянной дислокации отряда наши прислали огромную корзину подарков. Это было очень кстати, мы ведь отправились сюда только с боекомплектом – предполагалось работы по штурму колонны минут на сорок. А тут мы встали в чистом поле, а на дворе – январь… Я попросил, чтобы нам прислали валенки, – их нам сбросили с вертолёта. Я потом слышал, как кто-то жаловался: спали в «икарусах», очень неудобно было!.. А мы всё это время спали, как обычно, на земле, кто-то – в окопах. Потом привезли спальники, мы из них накидки сделали. Ночью – мороз, днём – изморозь, целый дёнь ноги и всё обмундирование мокрые. С погодой нам очень не повезло.

Но отряд нам, как мог, помогал. Так и на этот Новый год прислали салаты, винегреты. Мы из двери импровизированный стол сделали. Начальник разведки полковник Александр Стыцина всё удивлялся, как в таких условиях мы смогли «праздничный» стол организовать. Одну бутылку водки на двенадцать человек чисто символически выпили, а остальные оставили на потом.

Продолжалась та же тягомотина, перестрелки. То они постреляют, то мои пулемётчики со снайперами… Так мы держали друг друга в напряжении. Когда мы поняли, что операция носит затяжной характер, то начали сами продумывать варианты операции группами, ночью, тихонько. Ведь мы были подготовлены именно к таким действиям – с базы отряда в Ханкале нам всё бесшумное оружие передали, мины. Но в конце концов использовали нас как пехоту.

И никто не знал перспективы, не знал, что будет дальше. То ли мы штурмуем, то ли ждём, когда они выйдут. И вот эта неопределённость повлияла на ряд моих решений. Мы начали каждую ночь впереди себя ставить минные поля, чтобы себя прикрыть. Ведь у боевиков был единственный реальный путь – через наши позиции выйти к газовой трубе и по ней перейти реку. Я об этом докладывал полковнику Стыцине, тот просил командование хотя бы укрепить нас бронетехникой.  Бронетехника в огне большого преимущества не даёт, но сильно психологически действует на противника. (Я сам был пару раз под таким обстрелом – очень сильно психологически давит.)

Каждую ночь с 15 января до прорыва 18 января над селом подвешивали на парашютах осветительные ракеты. Подсветка эта, конечно, была изумительная. А 17 января мне дали команду: завтра на рассвете будет повторный штурм. Но теперь мы уже не отвлекаем, а идём до конца вместе с другими по своим секторам. Поэтому я на ночь мины перед собой, естественно, не поставил. Группу наблюдателей, которые находились впереди, в 2.30 ночи спрашиваю: «Тихо?». Отвечают: «Тихо». И дал я им команду отходить на позиции. Оставляю треть людей охранять, а остальным даю команду отдыхать, ведь утром – штурм. Прошла уже неделя в таких условиях:  естественно, народ стал при ходьбе слегка покачиваться. А ведь утром ещё семьсот метров надо пробежать. И пробежать не просто, а под огнём.

…И тут почти сразу всё и началось…

Интересно, что в эту ночь подсветки не было вообще. Поэтому боевиков мы заметили метров за сорок. В воздухе висит изморозь, в ночной бинокль практически ничего не видно. В это время группа, которая возвращалась, шла за нашими окопами. Связисты мои, дежурившие по очереди, запустили ракету и увидели боевиков. Начинают считать – десять, пятнадцать, двадцать… очень много!.. Даю сигнал: всем к бою! Группа из двенадцати человек, которая шла с наблюдательного пункта, была полностью готова и сразу ударила по боевикам с левого фланга. Тем самым они дали остальным возможность подготовиться.

А сам прорыв был построен грамотно. У боевиков была отвлекающая группа в стороне, огневая группа с оружием  крупного калибра, гранатомётчики, пулемётчики. Их огневая группа головы нам не давала поднять. В основном все погибшие и раненые у нас появились именно во время этого первого удара. Плотность огня была такова, что офицеру Игорю Морозову палец на руке раздробило. Он, опытный офицер, прошёл Афган и стрелял, сидя в окопе, высунув только руки с автоматом. Палец ему тут и покалечило. Но он остался в строю.

Их огневая группа бьёт, а остальные под своим же огнём идут. Подошли к нам вплотную. Мы слышим: «Аллах акбар!» Скорее всего, они были под наркотой, потом у каждого в рюкзаке нашли кучу медикаментов, шприцев. И под нашим огнём они не бежали, а просто шли, как в психическую атаку. И вот ещё что было плохо. Оружие у наших разведчиков калибра 5.45 миллиметра. Ведь пули калибра 7.62 останавливают, а 5.45 просто прошивают насквозь, а боевик всё равно идёт. А бойцы-то разной подготовки психологической. Стреляет он, видит, что попадает в боевика, а тот идёт ещё метров двадцать, не падает. Это на нервы очень здорово воздействует, и впечатление надолго останется у бойцов. Невольно приходит на ум детская сказка о Кощее Бессмертном.

У нас образовался разрыв в обороне в две-три стрелковые ячейки. В одной из них сразу погиб Винокуров, ему во время первого огневого удара пуля в голову попала. Это расстояние метров тридцать получается. Боевики пошли  вдоль бруствера наших окопов – та группа, которая вернулась, огнём заставила боевиков повернуть в обратную сторону. И тут мы начали их гранатами забрасывать. Они прошли дальше мимо нас – и тут вдруг поворачивают на Валеру Кустикова. Он потом рассказывал: «Я вообще не стрелял, только гранаты кидал». Сержант сидел, вкручивал запалы и подавал ему. А Валера выдёргивал чеку и бросал. Вот такой конвейер у них получился. Тут ещё десантники в бой вступили и тоже начали выдавливать боевиков вдоль линии к центру.

Боевики, которых Валера своим конвейерным гранатометанием и десантники своим огнём остановили, возвращаются к центру наших позиций и через этот тридцатиметровый разрыв начинают проходить.  Второй линии обороны у меня не было – нас на полтора километра фронта было всего-то пятьдесят пять человек вместе с врачом и радистами. За спиной у нас стоял пост из пяти-шести человек Игоря Морозова, который должен был следить, чтобы боевики на нас сзади не зашли. Он как раз был начальником ночной смены и в этот момент пришёл чайку попить.

Боевиков ночью, конечно, никто не считал. Но их было несколько сотен. И все они устремились в этот разрыв. Нам приходилось и по фронту работать, и по флангу, куда боевики прошли. Когда мы уже не успевали это делать, я дал команду отходить на фланги и сделать коридор, а  боевиков в него пропустить. Я сам отошёл в сторону пехоты, другая часть – в сторону десантников. Вызываю артиллерию и говорю: «Бейте по нашему расположению». Они: «Дайте координаты». Даю координаты. Они: «Так там же вы!». Я: «Мы отошли». Они: «Куда вы отошли?» И это всё по открытой связи. Короче, артиллерия так и не ударила. А для вертолётов было ещё темно.

Где-то минут через тридцать этот вал прошёл, мы сомкнули оборону и начали осматриваться. Стало понятно, что не прошла первая штурмовая группа боевиков, которую мы забросали гранатами, и огневая группа. Её мы вместе с десантниками, которые стояли справа, перекрёстным огнём подавили. Ушла только группа, в которой был Радуев. Сам прорыв был организован грамотно. Но на практике это сделал не Радуев, а один араб, которого по телевизору часто показывали. Радуев – просто комсомольский бандит, которого  родственные связи подняли.

Бандиты ушли в лес, который с одной и с другой стороны вплотную подходил к реке за нашей спиной. Ширина реки в этом месте метров пятьдесят. На той стороне уже стояли КАМАЗы, лодки были уже  приготовлены для переправы.

Светало. Мы досмотрели тех боевиков, кто остался на наших позициях. Раненых среди них почти не было, только убитые. Много раненых мы позже в лесу нашли, да и убитых тоже. Это те, кто через нас шли и были смертельно ранены, но по инерции ещё двигались.

К тому моменту мы уже подсчитали свои потери. Из пятидесяти пяти человек целых у меня осталось десять. Пятеро были убиты. Пятнадцать ранены (их эвакуировали сразу). Остальные были примерно такие же, как офицер с отстреленным пальцем, – остались в строю, но уже не ходоки. И тут моим десяти оставшимся разведчикам ставят задачу – идти в лесной массив искать скрывшихся там боевиков. А одновременно сто свежих десантников из резерва отправляют на домик лесника. В лесном массиве к северу от нас был дом лесника, хибара какая-то разбитая. Я говорю командованию: «Нет там никого. Боевики же понимают, что если они сядут в домик, то их блокируют – и всё. Пусть десантников бросят на наш берег речки, они выдавят боевиков на меня, а я их тут встречу». Мой отряд до этого почти десять дней в боях был, спали на земле в окопах. Да и после ночного боя получили такой стресс! Но меня не послушали, а приказ есть приказ – мы двинулись в лес. Только вошли – у нас один «300-й»  (раненый. – Ред.), потом – другой. Вот как получается из-за нашего менталитета русского! Прапорщик, который подошёл и увидел там раненых девушку и парня, никак не думал, что девушка по натуре своей женской может стрелять. Автоматная очередь прапорщику коленку пробила… Потом то же самое со стариком, который тоже вроде не может стрелять. А он может. Естественно, наши их гранатами закидали, а я дал команду отходить.

Когда я своих вывел, прошу вертолётчиков: «Поработайте по лесу». Но артиллерия так и не стреляла. А десантники никого в доме лесника не нашли, загрузились в вертолёты и улетели с победой.

Когда начало светать, на поле перед селом мы начали собирать заложников, которые шли вместе с боевиками и несли их раненых. А как их там отличить: заложник он или нет? Тем, кто был в милицейской форме, задали пару вопросов. Вроде свои… Костёр развели, чаем  поим. Среди них много врачей было из Кизлярской больницы, которую Радуев захватил. Врачам, можно сказать, больше всех повезло. Они, когда боевики пошли на прорыв, белые халаты надели. Солдаты сразу сообразили. Милиционеры были в своей форме. Но тут опять проявил себя русский менталитет. Видим среди заложников девушку лет девятнадцати, забитую такую. Сразу ей чай горячий, сухари, тушёнку. А она тушёнку не ест. Подходят ребята фээсбэшники: «Можно с девушкой переговорить?» – «Да, конечно». А они её под белые рученьки и с собой забирают. Потом кассету с записью захвата Кизляра смотрим, а она – среди боевиков!

Ещё вспоминаю, как кто-то из высокого начальства объяснял, почему убитые боевики были босыми. Вроде для того, чтобы подкрасться к нам было удобнее. На самом деле всё значительно проще. Один из бойцов новосибирского ОМОНа показывает на убитого и говорит: «Ой, мои ботинки, можно снять?» И куртки с убитых бандитов тоже сняли. Я не считаю это мародёрством, если учесть, во что были обуты омоновцы.

Мы насобирали перед своей позицией восемьдесят три трупа, ещё тридцать два до кромки леса за нами, не считая тех, кто в лесу уже умер. Пленных мы взяли двадцать человек.

У командования такая эйфория была, когда они на месте боя прилетели!.. Я думал, меня на руках носить собираются. Картина хорошая: трупы, горы оружия. Всё это нормально по военным меркам. Первым ко мне подошёл генерал Анатолий Квашнин, командующий войсками Северо-Кавказского военного округа. Мы с ним давно знакомы. В начале войны он лично инструктировал первые группы, я был командиром одной из них. Когда мы с ним позже встречались, первой у него всегда была одна и та же фраза: «Ты опять здесь?» Он и на этот раз так со мной поздоровался.

Но наши мытарства на этом не закончились. Я понимал, что в течение дня или ночи бандиты, по законам ислама, должны прийти за телами. Будет бой, не будет боя – неизвестно, но за телами они обязательно придут. Но когда эйфория победная закончилась, все расселись по вертолётам и улетели. Десантники тоже садятся на технику и уходят, мотострелки сворачиваются и уходят. И остаюсь я один со своими, кто ещё цел остался, ведь наших легкораненных тоже отправили. Полковник Стыцина, с которым у меня была связь, погиб в этом бою. Спрашиваю командование: «Что мне делать? Команду вперёд вы мне дали, а команду назад?.. Когда у меня срок выполнения задания заканчивается?» А мне в ответ: «Занимай оборону, только в обратную сторону». Я говорю: « Вы что, одурели? У меня народ с ног валится, опять мороз начинается!» А мне: «Это приказ, твои люди обстрелянные». Я в ответ: «Да уж, очень хорошо обстрелянные, всю ночь обстреливали».

Делать нечего, занимаем оборону фронтом к реке. Сначала я несколько человек вперёд выдвинул, но, учитывая их состояние, потом назад вернул – если заснут, никакими пинками не поднимешь.  Ночь весёлая была, особенно для офицеров. Ведь они понимают, что если они заснут, то всё, конец. Двое сидят у костра, остальные ходят вдоль линии туда-сюда, будят бойцов: «Не спать!» Сам уже почти вырубаешься. Я прохожу и вижу, что один боец спит. Я пинаю его в сердцах: «Не спи, сволочь, всех погубишь!» А бойцы вокруг хихикают. Это оказался  убитый «дух», их ведь ещё не вывезли. Бойцы потом мне ещё долго этот случай вспоминали…

Утром подъехала дагестанская милиция. Они всеми способами хотели нас задержать. Говорят: «Вы уйдёте сейчас, духи придут, а мы ничего сделать не сможем». Я им в ответ: «Нет, брат, извини, это уже твоя война». И как только мы начали взлетать, сразу увидели, как «духи»  выходят из леса. Но боя у них с дагестанскими милиционерами не было. Зато потом весь список моего отряда, кто в этом бою участвовал, оказался у дагестанской милиции. Мы как свидетели проходили по уголовному делу.

Никого из наших тогда наградами и вниманием не обделили. Офицерам и прапорщикам именное оружие вручили, хотя оно только офицерам положено. Пятерым из нашего отряда звание Героя России присвоили, бойцам ордена и медали дали. Мне звание подполковника досрочно присвоили, звезду Героя дали и именной пистолет. В этом плане начальство грехи замаливало хорошо. Это я сейчас понимаю, что они нам просто-напросто закрывали рот.

Я-то с чистой совестью ношу эту звезду. И звание своё, и всё остальное тоже я заслужил не только этой операцией, но и всей своей службой… Моё убеждение таково: геройство одного – промах кого-то другого, который должен был сделать всё нормально. Одно плохо – боевики всё-таки прорвались. Потом мы с товарищами этот бой анализировали и пришли к выводу, что можно было не допустить прорыва. И нужна была самая малость – усилить нас бронёй.

По всем военным законам потерь у меня должно было быть намного больше. Но сказалась подготовка и то, что народ был обстрелянный.  И важную роль, как оказалось, сыграло то, что окопы выкопали. Солдаты потом благодарили, что мы их заставляли окопы копать, ведь для спецназа – это почти как очередной подвиг совершить.

Я часто вспоминаю байку, которая ходит между теми, кто участвовал в осаде Первомайского. К тому времени, когда в ночь с 17 на 18 января начался прорыв боевиков, всей операцией командовал Михаил Барсуков, директор ФСБ. Ночью ему докладывают: «Боевики прорываются!» А он поддатым был, командует: «Ко мне их!» А ему ехидно отвечают: «Извините, товарищ генерал, они пока ещё только прорываются».