Построили нас всех и сказали, что поедем мы на большие общевойсковые учения в Свердловск. Зачитали приказ. Дали время на сборы и подготовку техники для погрузки. Ещё раз построили, пересчитали, погрузили в вагоны, повезли.
23 декабря 1994 года. Скоро Новый год, а у нас у всех - крутые перемены, едем, не зная куда и зачем: Свердловск-то давно остался позади. Не поехали на войну, виноват, извиняюсь, «на миротворческую миссию» в Абхазию, так вот на тебе - едем на учения. Ладно, пусть будет всё как есть. Учения - не война, на учениях не убивают. Переживём.
Ехали себе, ехали, а настроение будничное, как всегда, только офицеры некоторые на водку насели так, будто в последний раз её пьют. Кое-кто с горячительным переусердствовал, бродил по вагонам и беспрестанно наезжал на солдат. А один молодой шакалёнок совсем с рельсов съехал, всё быковал да хорохорился: лупил всех, попавших под его пьяную лейтенантскую руку. Меня тоже стороной не обошёл, обозвал «тупым татарином» и пару раз нормально по физиономии двинул. Скотина.
Всё было, но каких-то там особенных предчувствий, народных примет, предвестий или погодных предзнаменований о крутых переменах, которые ждут и меня, и моих пацанов, и всех наших офицеров в недалёком будущем, не было.
Да, сначала ехали спокойно, без происшествий, но уже на второй день пути поползли слухи, что на Кавказе начинается новая война, и нас везут в сторону границы для участия в боевых действиях. Некоторые запаниковали, некоторые вспомнили об Абхазии, некоторые попытались закосить под больных. Нашлись умники, подбивающие соседей по вагону на побег. Смельчаков, решивших дать дёру, было немного, но они всё-таки были - безумцы спрыгивали с поезда прямо по ходу движения или дезертировали во время кратких остановок на станциях. Бежали кто как мог. Ну а я, рядовой срочной службы Уральского военного округа, через несколько дней изматывающей дороги приехал на Северный Кавказ. Путешествие по маршруту Свердловск-Уфа-Самара-Волгоград-Моздок закончилось.
Через день после приезда, 29 декабря, нам объяснили, чего от нас хотят наши главные командиры Ельцин и Грачёв, что такое Чечня, кто такие Дудаев и его непослушные дудаевцы.
Краснолицый подполковник, замполит полка, волнуясь и постоянно заглядывая в смятую бумажку в непослушных, трясущихся руках, объявил боевиков малограмотными и не способными к организованной обороне, а мирных жителей назвал стариками, жаждущими освобождения от уз кровожадного взбунтовавшегося генерала.
Чего скрывать, я встретил такие новости в прекрасном расположении духа. До дембеля оставалось тянуть пять месяцев, а настроения офицеров, определивших, что для полного покорения Грозного нужно около двух недель, а на разоружение всей республики уйдёт не более двух месяцев, перекинулись и на меня. Возвращаться назад в часть так быстро, через два месяца, не хотелось, казалось скучным и прозаичным, поэтому я надеялся застрять в Чечне ещё на несколько месяцев. «После разгрома их банд наверняка сделают, как в Молдове и Абхазии, а значит, наставят блокпостов и оставят контингент миротворцев, - думал я. - Это неплохо для меня, ведь можно будет спокойно дослужить до дембеля здесь и поехать домой прямо из горячей точки, а не путешествовать туда-сюда от Кавказа до Урала и по всей стране в тесном и душном вагоне поезда».
И действительно, я до самого дембеля оставался в Чечне, но спокойными те пять месяцев назвать никак не могу. Это были пять месяцев кромешного ада, в котором я видел раненых, погибших, мучился голодом и ощущал, будто все вокруг сошли с ума. Солдаты и офицеры, боевики и мирные жители: все смешались в одну большую кровавую кучу. Мы все сошли с ума. Навсегда.
На очередном построении нам наконец-то выдали сухпайки, соляру, оружие и боеприпасы. Предложили быть осторожными, чтобы с непривычки не поубивать и не поранить друг друга. «Убивать и ранить надо врага!» - пояснил нам взводный. «Так точно!» - дружно согласились мы.
30 декабря огромной колонной, которой не было видно ни конца ни края, наш полк, подобно пучеглазому китайскому чудовищу, виляя серым хвостом и подсвечивая себе дорогу глазами-габаритами, медленно выдвинулся в сторону притихшего в зловещем ожидании Грозного.
Проехав сколько-то километров в мёртвом тумане почти вслепую, мы получили приказ остановиться. Слишком медленно мы двигались к цели, нужно было что-то менять. Как нам объяснил взводный, нас в полку набиралось около тысячи двухсот человек, а это слишком много, чтобы быстро присоединиться к подразделениям 131 омсбр, поджидающим нас на въезде в Грозный.
Мы остановились, передохнули, отцепили от колонны всех, кто замедлял наше движение вперёд. Так подразделения медиков, ремонтно-восстановительная рота и рота матобеспечения остались позади, в темноте. А мы, танковый и два мотострелковых батальона, вышли на марш. В новогоднюю ночь, 31 декабря 1994 года.
Цель нам поставили вполне конкретную - освободить от незаконных вооружённых формирований город Грозный и навести конституционный порядок как в городе, так и в его предместьях. На это штабисты из Моздока выделили несколько суток. Сколько там этих самых формирований, тогда нам, естественно, не сообщали. Надеялись, что боевиков немного. На самом деле в городе сосредоточилось множество мобильных, хорошо обученных и превосходно вооружённых группировок дудаевцев общей численностью до 10 тысяч человек. Кроме автоматов, пулемётов, гранатомётов и миномётов, были у них и танки, и бэтры, и зенитки. Полный комплект. Целая армия!
Огромную роль в обороне чеченской столицы играли отряды местных жителей-ополченцев, прекрасно знающих все ходы-выходы родного города и постоянно пользовавшихся этим преимуществом. Они всегда появлялись в самых неожиданных местах и с удовольствием били нас в спину, затем ловко куда-то испаряясь.
Для удержания стратегически важных объектов города Дудаев выставил лучших бойцов своего спецназа и опытных, повоевавших в разных горячих точках планеты наёмников, слетевшихся на сладострастный для себя запах войны со всего мусульманского мира. На заранее подготовленных и пристрелянных точках сопротивления они использовали капитальные крупногабаритные строения, откуда прямой наводкой били по бронетехнике. Наше же командование ничего не смогло сказать ни о характере ожидающих нас столкновений, ни о маршруте передвижения внутри городских кварталов. У нашего ротного имелась одна-единственная карта, и то на ней не оказалось около трети пройденных нами позже объектов. Пришлось дорисовывать самим. Видимо, карта была, во-первых, не армейской, а во-вторых, устаревшего образца. Также нас зачастую не информировали и о том, какое здание уже взято, а какое ещё нет. Поэтому иногда мы обстреливали дома, ранее занятые соседними соединениями. Обнаружил себя и недостаток внимания к укреплению морального духа - нас никто не учил, как вести себя в психологически сложной обстановке, и мы в моменты отчаяния терялись и вели беспорядочный огонь во все стороны, в том числе и по своим тылам.
Радиоэфир свирепствовал, на связь выходили все кому не лень, в том числе и дудаевцы, активно призывающие нас сложить оружие и сдаться. Полный бедлам! Само собой, все эти ляпы затрудняли наши передвижения. Из солдат никто ничего не соображал. Мы, впрочем, как и некоторые наши непосредственные командиры, не знали даже элементарных правил ведения боя в городе, поэтому порой совершали грубейшие ошибки, которые нередко оказывались роковыми. Однако большинство старших офицеров во главе с командиром полка, подполковником-”афганцем”, проявили себя с наилучшей стороны...
После жуткого боя в небольшом пригородном посёлке Садовый, где, напоровшись на засаду, мы потеряли почти целиком одну роту, наш полк разделился на две маневренные группы и по двум широким улицам въехал-таки в Грозный.
Отдельно о бое в Садовом! Почему там погибло так много наших людей? Мы вошли в посёлок налегке, как на прогулку. Мы откровенно не знали и не понимали, ЧТО МЫ УЖЕ НА ВОЙНЕ! Десантные отделения всех БПМ были полны разной ерунды. Матрасы, бушлаты и палатки полностью загораживали задние люки, и после попадания в машины гранат из РПГ, пацаны не могли выбраться наружу! Они горели там заживо! Погибло много не просто очень хорошо знакомых мне ребят, погибло много моих личных друзей! И хорошо, что я узнал об этом не сразу, а через три дня, а то я бы точно съехал с катушек.
Сашка Букач, Артурик Шигапов, Димон Пятков, Женя Ваймер, Кораблин (не помню его имени, но именно он чаще других снится мне в моих кошмарах), справедливый мужик - майор Бородай, Юра Игитов, которого я буквально несколько дней назад в Моздоке заставлял жарить для нас картошку, подорвал себя гранатой, находясь в окружении восьми боевиков...
Подъезжаем к городу. Колени, локти и лодыжки - холодные, из-под мышек - ручейки пота, как сейчас чувствую. Что было раньше и что будет позже? Никто не знает.
Поднимаешь люк, оборачиваешься назад - а там темнота, хоть глаз выколи, ничего не видно, ночь. А впереди - пылающая адским пламенем столица Чечни. Как-то так получилось, что мы, мой взвод, дошли прямо до самого центра города без потерь. Не могу найти объяснений, почему нас не обстреляли. Где-то сбоку стреляют, горит всё, что ещё может гореть, от количества трупов, попавших под гусеницы БМПшки кружится голова, а перед нами - открытая дорога. Дорога, отворяющая двери в ад.
Нашему взводу к установленному времени необходимо было продвинуться по одной из улиц до конца нескольких небольших кварталов. Мотострелки, действуя в пешем порядке, вели огонь по первым этажам и подвалам зданий. Бронемашины били по вторым и третьим этажам. Иногда получалось неплохо. Несколько часов мы практически не встречали сопротивления и продвигались довольно быстро, что придавало уверенности в своих силах. Трупов, покалеченных и раненых было много, как духовских, так и наших, но конкретно из моего окружения - все уцелели. Оказывается, когда умирают другие, незнакомые люди, пусть даже свои, солдатики, - не страшно. Вроде как смерть проходит мимо. Чувствуешь себя уверенно, даже вылезаешь из брони, прыгаешь, стреляешь, кричишь, бежишь. Но как только убивают твоего знакомого, особенно друга, становится ой как страшно. Как же так, за что, почему он, кто следующий? До сих пор не пойму, почему нас не убило в первые часы штурма. Весь взвод целёхонький. Судьба? Повезло? Если так, тогда за какие заслуги? Или это случайно всё? Необъяснимо...
Доехали до больничного комплекса. Остановились. Сначала нас кто-то бешено обстреливал, скорее всего из пулемёта РПК, и пули горохом сыпались на броню, казалось, их кидают в нас горстями и вот-вот броня БМП, не выдержав натиска, лопнет, и меня убьют. Но нет, обошлось... Мы открыли ответный огонь из КПВТ, я сам стрелял долго и бессознательно, хрипел и трясся, но вдруг понял, что пулемёт заклинило...
Меня лихорадило, а мой друг, механик-водитель нашей коробочки Санек Шапошников, только мрачно улыбался и бубнил себе под нос свои любимые песни, пел...
Прислушались к тишине за бортом. По рации получили приказ на построение. Вылезли из танков и бэшек. Собрались небольшими группами по восемь-десять человек. Кто посмелей - сел на броню, остальные - на землю. Холодно. Вспотели мы от работы, а война - это работа, забрались под сырые бушлаты, мороз начинает доставать нас, щипать затвердевшую кожу, царапать, щекотать. Вынули сухпайки. Жуём, надеясь с помощью еды отойти от суровой действительности. Еда застревает в горле, вытирая сопли, пытаемся сглотнуть пищу. Мой непосредственный командир, двадцатидвухлетний лейтенант, прихвативший по случаю Нового года бутылку шампанского (не знаю, где он её нашёл и как смог довезти), бегал между бронемашинами и разливал напиток по кружкам. Поздравлял своих ошалевших от жестокой реальности войны подчинённых. Желал счастья и долгих лет жизни. Уверял, что скоро всё кончится и надо потерпеть совсем чуть-чуть. Бегал и, как говорится, добегался. Убило его. Погиб он страшно. Это ударило по мозгам сильнее, чем все увиденное ранее, ведь смерть впервые коснулась одного из нас. И командир, и человек он был хороший, все его уважали. Где-то на гражданке у лейтенанта остались молодая красавица жена и престарелые родители. Почему он? Он ведь мог не ехать на войну, он был в отъезде в отпуске, но, узнав об отправке полка в Чечню, добровольно прервал отдых и вернулся в часть. Вернулся к нам, чтобы поехать на войну и погибнуть в первый же день! Так всё нелепо вышло!
Я смотрел на останки взводного и дрожал от холода и страха: чёрт со мной, лишь бы родители мои не узнали, где я и что здесь происходит. Я вспомнил мать, отца, деревню. Испугался, что больше никогда не увижу родных мест. Испугался, что, если погибну, причиню боль самым близким мне людям. Испугался за мать, она не выдержит, если узнает...
...Подошли несколько человек. Не из наших. Рослые, здоровые, видно, что мужики уже, лет под тридцать с лишним. Форма грязная, окровавленная, висит лоскутами. Сразу и не разберёшь, кто такие. Они сказали, что зашли в город прямо перед нами и сразу после 81-го самарского полка. Мы познакомились, по очереди, с большим чувством обнялись, успокоились, разговорились.
- Я сам видел, как наших перебили. Всех, кто бежал впереди меня, и вот этих четверых парней, всех перебили. Остались только мы. Там, блин, мясорубка... Эти чечены долбаные... били нас со всех сторон. Подбили несколько танков, а мы остались между, ни вперёд, ни назад не протиснуться. Насквозь простреливали, свинца, как воды во время дождя, немерено. Руку не поднимешь, башку снесёт на хрен. Не знаю, как меня не задело. Судьба... Они, суки такие, ещё на нашу частоту влезли. То на своём орут, то по-русски - сдавайтесь типа и останетесь живыми. Деньгами, суки, заманить хотят, - сбиваясь и плюя матом через каждое слово, рассказывал один из мужиков, - да хрен им, я лучше сгорю, чем сдамся.
Другой, самый физически здоровый и внешне очень уверенный в себе мужчина, видимо, старший по званию, пристально посмотрев на нас, добавил:
- Не везёт вам. Технике здесь вообще не место. Не пришей кобыле хвост. Улицы узкие, кругом завалы, замесят вас, сожгут. До завтрашнего вечера не доживёте. Они, сволочи, из гранатометов мочат. Вылезают из всех щелей, да по восемь-десять шакалов сразу, и бьют по “коробочкам” из РПГ. Потом ручными гранатами закидают, даже вылезти не успеете. Сгорите живьём. Я сегодня сколько таких случаев видел, сосчитать трудно... Да-а-а. Все мы здесь останемся, все мы - трупы завтрашнего дня. Покойники долбаные...
Мужики рассказывали нам о пережитом. Одни - спокойно и сдерживая эмоции, другие - даже не пытаясь их скрывать. А мы, перепуганные до смерти, плакали. Да, плакали мы все, невзирая на возраст и звание. Кто-то громко, а кто-то молча, смахивая слёзы с лица...
|