Мораторий. День второй. Рассказ участника чеченской войны.

А хороший был денек, ласковый такой... И ребята из комендатуры хороши. Говорили им, балбесам: «Не место это для отдыха, для трепотни». Шашлычков захотелось! На виду у «зеленки» за метровой стеночкой! Вот вам и шашлычок... Из девяти «баранов» в камуфляже. На мораторий понадеялись, на душманскую сознательность. Покрепче бы вас обложить, идиотов, да другие теперь слова нужны.

– Терпи, Витек, терпи, брат, сейчас укольчик заработает, полегче будет.

– Ничего, Сашок, ничего, сейчас мы эту хуёвинку выдернем. Ты не смотри только, там ничего нет... оба-на, готово! Держи на память.

– Да цела кость, смотри: обе дырки сбоку...

– Куда его, куда?

– В бочину, ах, блядь, ты терпи, брат, терпи...

– Где машина,.. вашу мать!

– Чего орешь, стоит машина. Куда она выскочит, если из «Шмелей» долбят! Спалят в первом переулке.

– Терпи, Витек, терпи, брат! Не умеют плакать мужики. И жалеть не умеют. Но сколько тепла и силы в простых словах: терпи, брат, терпи!

– А ну-ка, тезка, одеколончику тебе в дырочку! Ругайся, ори...

Не орет, зубы хрустят, сейчас посыпятся осколками белыми, но не орет, бугай здоровый.

А Витек тяжелый, очень тяжелый. Возле пупка дырочка небольшая, только страшная она. Кровь из нее толчками, черными сгустками. Нехорошо это, не дотянет Витек, кинолог наш, собачник. Но ведь жилистый, чертила, может, выкарабкается.

Не выкарабкался Витек. Умер через сутки.

У брата – БАМовца* из руки, над локтем, донышко от гранаты подствольника торчит. Братан белый весь, глаза блестят безумно. Но нельзя пока трогать эту блямбу. Может, она сейчас зубом рваным за нерв зацепилась, а может, боком своим блестящим разорванную артерию пережала.

Два тюбика промедола, два пакета перевязочных поверх натюрморта этого: мясо с металлом.

А в соседней комнате ржачка: собровец в руках свой камуфляж вертит. Штаны – решето, муку сеять можно. Счастье его: не на заднице штаны были – сушились после стирки. Перекур у «сябров»: глаза блестят, языки работают, а руки ловко цинки порют, магазины набивают, запалы в гранаты вкручивают. Эта смена весь боекомплект отработала и не один. Сейчас вторая смена бьется, только треск стоит, да комендатура подпрыгивает и раскачивается, как старая баржа в шторм.

Шлеп-шлеп-шлеп... Это пули мешки оконные целуют. Дум-дум-дум... А это подствольники прилетели, как грачи черной стайкой. Когда сам стреляешь, видишь их. А когда в тебя – видишь только вспышку смертную, да фонтанчики от осколков, да брызги крови.

Бум-ба-бах! Это гранатометом или «Шмелем» впарили наши из-за заборчика. А заборчик метрах в пятнадцати от комендатуры. И лупит реактивная струя в стенку так, что все прыгает и мешки с окон валятся. Впрочем, когда чужой подарок прилетает, эффект тот же. Но веселей думать, что свои бьют.

Комендант в коридорчике стоит. Злой, как тигр-людоед, и расстроен до смерти. Это его ребят покосили. Он не трус, наш Николаич. Умница-мужик и строг разумно, даром, что молод и майор всего. До него алкаш-подполковник комендатурой правил, свинья конченая. А Николаич быстро братию разбушлаченную в порядок привел. Но обманул его мужиков вечерок ласковый. И тяжело ему сейчас, ох, тяжело.

Вчера видел в ГУОШе** командира братского. Докладывал он домой, что омоновца его в руку ранило. Но нормально все. Врачи отремонтируют.

Силен Славка, в блиндаже живет в глине по уши. А выглядит всегда, как на приеме дипломатическом. Убивай его – глазом не моргнет, выражения лица своего азиатского не изменит. А тут не смог. Всю правду сказать не смог. Не повредило парню кисть – оторвало напрочь. За «Муху» неразряженную, духами подброшенную, схватился. «Не твое – не трогай», – сотни раз долблено. В Новочеркасске командир сводного отряда раза три повторил эту простую истину.

И нет в случившейся беде Славкиной вины. Но трубку тефонную положив, подломился он, лицо ладонями закрыл. А братва командирская, в телефонной очереди зубоскалившая, глаза отвела. Все вид сделали, что дружеской трепотней заняты. Не умеют они жалеть. И других жалостью не унизят, и сами сопли в чужую тельняшку ронять не будут. Только каждый, вздрогнув, от мысли черной отмахнулся, через левое плечо поплевал.

Чуть легче Николаичу. Команда у него сборная, со всей России. Не живет он рядом с семьями боевых друзей своих. Не повезет «груз 200» в город. Не проходить ему на похоронах сквозь строй скорбных глаз, безответным вопросом измученных.

Да только совестливый он мужик. И до конца своих дней сам себя казнить будет. Но это потом. А сейчас Николаич делом занят.

– Змей, своих выводи! Сколько в бой пустишь?

Мои все готовы. Но они все здесь не нужны. А гранатометчики нужны. И стоят у выбитых окон за стеночкой Профессор с Полковником со своими «шайтан-трубами» в обнимочку – фанатики органной музыки, снайперы-громовержцы. Из РПГ ночью за триста метров мухе яйца отшибут.

А рядом четырнадцать чертей с подствольниками. Веселая бригада! У всех зубы наружу, смех, шуточки, как из мешка дырявого. Смешно на них смотреть: языки на автопилоте работают, а глаза от улицы не отрываются. «Давай, Фриц, давай», – орут. И тут же грохот пулемета крупнокалиберного. Это наш БТР молотит по окнам профтехучилища, что за мутной и шустрой Сунжей стоит. Речушка эта проклятая да 250 метров бугров зеленых – вот и все, что нас разделяет. И каждую ночь мы с этим ПТУ долбимся, любят его чеченские снайперы и автоматчики.

А сегодня средь бела дня с четырех сторон приветы летят. Мы с Коксом по рации арифметикой занимаемся. Кокс с резервом рядом в школе сидит.

Дум-дум-дум.., – это в наш дворик подствольники прилетели. Закипел дворик султанами черными. Да такая же серия за школой легла.

– У тебя сколько?

– С десяток.

– И у нас семь-восемь. Да еще три-четыре со стороны жилого сектора.

Два десятка подствольников одних, нехило духи за нас взялись!

А за спиной, у центрального КПП, ручные гранаты хлопают. Там братишки наши владивостокские. Через этих не пройдешь. Злые они сейчас. У них половина – на блокпосту, мост через Сунжу держат. И без рации слышно, и по рации слышно: бой идет на мосту, раненые есть. И не выскочить, не помочь своим. Переулочки извилистые, узкие. Смерть сейчас в них гуляет. Вот и бьются братишки, только зубами скрипят от ярости.

– Сматывайся, Фриц! Драпай, немчура!

Правильно, ребятки, правильно: пора им с Мартом позицию менять. Пристреляются духи, прилетит подарочек, что я потом подругам их драгоценным объяснять буду?

Только не слышат они нас, грохот в БТРе, да и связь наша родная... мать ее и ее создателей...

Удар, еще удар! Неужели?!

Успел, Фриц, бес азартный! Ревут мои орлы от восторга. Только дал наш БТР «по коробке», только рванул назад, и прямо перед мордой его две «Мухи» долбанули. А теперь наш черед. Ну телепаты, ну психологи! Подумать только, рот еще не открыл, а четырнадцать харь возбужденных разом развернулись, в упор смотрят: «Ну,что, командир?»

– Что-что, работать будем! Легко сказать. Только там, где работать будем, опять черные кучери вздыбились, опять ошметки железные во все стороны летят. А что бывает, если под это дело попасть, уже посмотрели орлы мои. Внимательно посмотрели.

Но идти надо. Иначе беда будет. Из «зеленки» на посты СОБРа уже ручные гранаты .летят. Изрыто все, бугры вплотную: подползай и бей в упор. Трудно братишкам. А если духи прорвутся на территорию, вовсе нехорошо будет. Полдесятка смертников такого шороху наведут, столько пацанов положат, что потом хоть в клочья их порви, а горя не поправишь.

Духи – бойцы серьезные. Хорошо бьются, дьяволы, ничего не скажешь. Да и наши черти не хуже.

– Змей!

– На связи.

– Прикрой, нас в упор хреначат.

– Понял. Укройся. Сейчас подствольниками по вашему краю работать будем.

– Понял, ждем.

– Ну, ребята, пошли!

Застыли лица. У кого улыбка залихватская к физиономии прикипела, у кого – решимость мрачная. А кто орет непонятно что в азарте, сам себя криком яростным подстегивает. Ни один не тормознулся. Красиво пошли, как на учениях, в цепочку. Вот первая семерка стволы задрала.

– Третий, укройся!

– Укрылись.

– Огонь!

И пошла черная стайка. Через крышу пошла. Прямо на головы. Чужим и своим. Секунд пять она лететь будет. Много это – пять секунд. Очень много.

Уже первая семерка назад в коридор нырнула, уже вторая на смену ей выскочила. И пошла новая стайка, прямо в небо синее, прямо в тучки белые.

Дум... дум-дум... – а, вот и долетели.

– Третий, как легло?

– Хорошо легло, Змей, хорошо!

– Не высовывайся, еще будет.

– Давай!

А теперь наоборот: на максимальную дистанцию бить будем, чтобы духам на задницу ответные гостинцы наши легли, чтобы волна разрывов их прямо на наши пулеметы поджала, под огонь АГСа безжалостного.

Хорошо ребятки работают. Умницы! И командир им не нужен. Сами собой старшие в сменах определились, и, как часики швейцарские: тик-так, тик-так. Прыгающими ВОГами*** бьют.

Приятная игрушка – граната-попрыгушка. Лежит себе чечен в ямке или в колечке бетонном, пульки омоновские да собровские над головой посвистывают. Лежит себе, да из подствольника по русским братьям постреливает и посмеивается. А тут те нате! Гадость серебристая рядом плюхнулась да на два метра вверх подпрыгнула. Да по темечку железным веером, да по телу живому. И только вспышка смертная в глазах, только фонтанчики от осколков, да брызги крови. Все – как у тех, кого ты сам недавно убивал. Только и разницы, что они в тебя тогда не стреляли. Они смеялись, курили, над шашлыком колдовали. – Змей, выстрелы нужны! Правильно, Пастор, правильно. Пора и АГСом заняться. Расчет дежурный эта бойня на посту застала на крыше сарая кирпичного. Трое их всего, и туговато пришлось им. Наводчик почти в открытую работает – мишень живая. В серьезном бою АГС постоянно перемещаться должен. А куда ты с крыши денешься, когда все вокруг кипит и рвется. Только и радости, что два дня назад по жаре влажной на хребтах взмокших сами на сарайчик эти мешки с песком таскали. Да зато теперь в два слоя мешками этими обложены, да доски с жестью над головой настелены. Не Брестская крепость, но жить можно, биться можно. И просто отсидеться.

Да только неймется гранатометчикам. Бой идет. А АГС молчит.


– Змей, выстрелы нужны!

Дружная команда – расчет АГС. Воюют вместе, отдыхают вместе и на пьянке попались вместе. Бригаду их бойцы за это группой «Синее пламя» окрестили. Но в драке – крепкий народ. Те, что своим на подмогу должны идти, уже за спиной моей землю копытами роют.

Умру с Волчары! Он и в самом деле на волка похож из мультика. Ростика небольшого, сухощавый, голос хриплый. Азарта и злости – на троих хватит, а в жизни – добряк и трудяга неописуемый.

Сколько ж на него навесили! На неделю боев хватит! Дома он бы половину добра этого от земли не оторвал. А сейчас бегом почесал. Рад, что из резерва вырвался.

– Ну, что, пошли?

Немного бежать, метров семьдесят. Половина из них из «зеленки» простреливается. Коридорчик такой, как в тире. И по коридорчику этому трассеры рехнувшимися светлячками летают, да гранаты от подствольников порхают. А прямо посередке – лужа громадная. По колено жижи глинистой, БТРами перемешанной.

Ничего, прорвемся.

– Третий, четвертый, пятый, чесаните «зеленку», прикройте.

– Сделаем.

– Подствольники, огонь!

Четырнадцать щелчков сухих за спиной, четырнадцать разрывов над «зеленкой» зависло. Сотни осколков листву стригут, траву роняют, живые тела вовсе не бесплотных духов в землю вжимают. Два десятка СОБРовцев и БАМовцев из автоматов и пулеметов молотят. Только конченый смертник сможет сейчас голову поднять, нас на мушку выловить. Да и он не сумеет: дымно, дружок, огненно!

Кто видел это: по воде аки по суху? А мы не видели, мы сделали. Интересно, хоть подошвы замочили? Замочили, оказывается. Это спереди все чистые, а сзади – до макушек уляпались. И хохочем радостно. Хорошо смеяться за кирпичным сарайчиком.

А теперь – наверх.

– Привет, орлы! Все живы? И сам вижу, что все. А только вопрос хороший, и отвечать на него весело.

– Все живы, командир, что нам сделается!

Подмогу разгружают, жестянки щелкают.

– А что там в комендатуре, Змей? Мы видели, ребят понесли.

– Посекло ребят. У них, да у БАМовцев девятерых выбило, четверо тяжелые.

– А наши?

– Бог миловал. Давай показывай, что тут у тебя.

– Из-за трубы они бьют, слева от столба. Сначала из кустов справа работали, причесали мы их. А труба толстая, из-за нее трудно достать.

– Так ты смотри: у них прямо за спиной деревья, да кусты высокие. Чесани по веткам, накрой их сверху осколками.

– Понял, сделаем!

Страшная штука АГС. Двадцать девять гранат легли шахматкой. Тысячи осколков сплошной полосой сеются. Не зря за этой машинкой адской охота идет.

Дум, дум! Это ерунда, это подствольники. Один прямо на верхнее перекрытие плюхнулся, песком через щели на головы сыпанул.

Бум-ба-бах! А вот это уже серьезно. «Муха», однако. И врезали с того бережка. А до него ста пятидесяти метров не будет. А если по амбразуре, да из «Шмеля»? Только брызги бурые да шкварки черные от нас останутся.

Бум-ба-бах! Совсем близко. Наружный слой мешков рвануло, посыпало.

– Все, орлы, пристреляли нас. Берем аппарат, драпаем.


– Все внизу?

– Все.

Только один наверху остался. Яцек-пулеметчик. Мы через коридорчик веселый назад пойдем, а он нас сверху прикрывать будет.

– Пошли!

Ай, нехорошо получилось! На секунду тормознулся посмотреть: все ли пошли дружно, не цапнуло ли кого. Вот теперь сиди на корточках, загорай на краешке этого коридорчика долбанного, в двадцати шагах от угла спасительного, за пеньком от старого тополя да за железякой какой-то, благослови ее Господи! Лихо они меня подловили. Пульки щелкают – это ерунда, а вот гранатка сзади бахнула – это не есть хорошо. Вторая еще ближе легла – совсем плохо получается. Спинным мозгом чувствую: третью прямо на темечко положат.

А-а-а! Волчара, черт окаянный, вылетел из-за угла, орет что-то, из автомата по кустам полощет. Обалдели духи, отвлеклись. На долю секунды отвлеклись. Ноги, Змей, ноги, рви, лети! Вот она – стеночка родненькая, вот он коридорчик уютненький!

А теперь – вразворот. Теперь Волчка надо доставать. Это он, зверь серый, специально от стаи отбился, чтобы командир последним не шел без прикрытия. А сейчас торчит за сарайчиком, и Яцек с ним. Долбят духи туда из подствольников. Обиделись, наверное: так купили их красиво.

Держитесь, братишки! Сейчас наш черед, сейчас мы вас так прикроем, что небу жарко станет!

– Третий, четвертый! Подствольники!

Кипит зеленка. Небольшой пятачок – метров пятьсот на восемьсот – а мы в него три сотни ВОГов из подствольников да две сотни из АГСа, да «Шмелей» и «Мух» десятка три. А уж всякого свинца – немеряно.

Плохо сейчас в «зеленке». Так плохо, что хохол-наемник выскочить из нее не смог. Проще оказалось сдаться, на посты наши выйти. И приятеля своего раненого к нам вытащить. Мы, по сути, тоже наемники на службе у государства. И работу нашу стерильной не назовешь. Да только есть полоска тонкая, что профессионала от ублюдка отделяет.

Сука подлая! Твое счастье: телевизионщики у коменданта в гостях. Как приехали днем, так и попали с нами в эту историю. Хорошие ребята, но, наверное, не поймут, если мы этих тварей, что за гроши братьев своих единокровных убивают, у них на глазах кончим.

А руки чешутся. И СОБРы орут:«Уберите этих блядей от греха подальше!»

Раненого на носилки, пленного пинками в машину. На фильтрационном пункте разберутся, там народ ласковый. Хотя падаль такую не сажать надо. Их живьем надо закапывать.

А вот к духам нет у нас настоящей злобы. У них – своя правда, у нас – своя. Если на центр Грозного посмотреть, да на траншеи кладбищенские, где женщины и дети вперемешку с мужиками лежат, то можно духов понять.

Всякое в этой войне было. Еще месяц назад здесь резня беспощадная кипела. Россияне друг друга убивали. Бред какой-то: ДРУГ– ДРУГА убивал. Кое-кто и до сих пор крови не напился.

А что до нас, то не мы бились в этих развалинах горящих. Не отправляли домой тела друзей, мерзкими надругательствами истерзанных. Не пеленали в смирительные рубашки пацанов-солдат, в издевку из плена выданных, но ради мести бесчеловечной оскопленных.

Свеженькие мы еще. Гуманные. Но многое знаем уже. И людей русских, из своих домов повыброшенных, да девчонок наших, грязным насилием униженных, понаслушались. И траншеи старые, задолго до ноября трупами забитые, да мэрию городскую, еще летом из дудаевских самоходок расстрелянную, видели.

Так что не просто все здесь. И хоть нет у нас ни на грош злобы лютой, настоящей, не надо нас убивать. Опасно это. ОМОН – фирма зубастая. Кусаемся мы. И крови тоже не боимся. Кровь за кровь мы обычно с процентами берем.


Вот и темно уже. Мои отработали. Сидят в комендатуре (мало ли что духи удумают) и ржут опять, как жеребцы стоялые. Обсуждают, как под «Шмеля» попали. Очень весело. Хорошо, что на открытом пространстве. Оглоушило троих, контузии схлопотали. Кот, санинструктор наш, метра три кувырком летел. Ну ничего, встал на четыре лапы, башкой помотал – и пополз другим помощь оказывать. У Удава от удара нога как бревно. Сидит, штанину задрал, бухтит что-то сам себе. А дай команду – рванет в бой, как здоровый.

Комендант с оставшимися офицерами да энтузиасты из СОБРа группу сколотили, «Шмелями» да «Мухами» пообвешались. Профессор с Полковником к ним пристроились. Пошли!

Закат красивый был, еще кусочек золота по краешку неба завис. Черные тени по нему скользят.

Плохо духам-автоматчикам. Они в общагу ПТУ забрались, думали нас сверху ловчее бить будет.

А Николаич поставил своих в хоровод, и долбят они эту общагу, как дятел осину. Только грохот непрерывный, только вспышки бешено сверкают. Выстрелил – отскочил, следующий выстрел – готов. А на твоем месте другой уже в прицел впился, орет: «Уши береги!»

Вот Профессор со своим РПГ за кирпичной стеной примостился. Тяжко ухнула шайтан-труба. Небо над общагой раскололось. Двойной удар землю потряс.

– Профессор, ты что, ядерную боеголовку пристроил?

– Сдетонировало что-то у них. Да не по мелочи сдетонировало.

Вяло огрызается «зеленка». Замолкла общага.

Да пора уже. Четвертый час. Утро скоро. Духам еще работы полно: убитых спрятать, раненых по пунктам Красного Креста разбросать, следы замести.

Сползаемся в комендатуру. Спина под броником мокрая. Липкие струйки по позвоночнику ползут.

– Ну что, Николаич, все?

– Все. Пошли в столовую, там шашлыки дожарили.

– Спасибо, я со своими.

– Это вам спасибо. Золотые у тебя парни.

– Бугор – Змею.

– Слушаю.

– Ужин готов?

– И завтрак тоже...

– Командир, тут ребята случайно в рюкзаке два пузыря нашли. Может, сегодня можно в порядке исключения? Тут граммов по пятьдесят на брата, и то не выйдет.

– Ну раз нашли, не выбрасывать же. В порядке исключения...

Не знаешь ты, Николаич, этих золотых парней... Жулье одно, ухорезы. Братишки мои.