Грозненское жертвоприношение. Первая чеченская война.

Прошло двадцать шесть лет со страшной январской бойни в Грозном. Однако долго еще не затягивались зияющие раны, нанесенные России этой странной, абсурдной войной. Долго оставшимся в живых не переставали сниться изуродованные трупы на пылающих улицах. Это рассказ спецназовца – непосредственного участника тех кровавых событий.

Чеченская война началась для нас задолго до 12 декабря 1994 года. Группы армейского спецназа работали там еще с осени. Собирали разведданные, создавали агентурную сеть, и делали много еще чего. Во всяком случае, все маршруты предстоящего вторжения были изучены нами досконально. Мы знали буквально каждый бугорок, каждый кустик. Знали поименно всех полевых командиров, зоны ответственности их групп, вооружение, численность.

Понятно, что работать на территории, которую контролировали дудаевцы, было крайне непросто. Хотя бы потому, что наши ребята – преимущественно славяне, их в Чечне было за версту видно. На оппозицию, как тогда называли противников Дудаева, положиться было нельзя. Все, что становилось им известно, тотчас узнавали и «духи».

Забегая вперед, скажу, что было невыносимо обидно, когда вся информация, собранная нами потом и кровью, оказалась совершенно невостребованной. А ведь она могла бы сохранить тысячи солдатских жизней, бесцельно загубленных.

Ну, а в конце ноября мы получили приказ: готовить подразделение к переброске на Кавказ. Со всем барахлом, с техникой, с ротами обеспечения. Понятное дело, при сборах – полный кавардак, суета и сумятица. Родители солдат (а у нас было много срочников) каким-то шестым чувством узнали про отправку.

У КПП настоящее столпотворение: «Куда наших ребят везете?» Наряд был проинструктирован отвечать: «Едем на прыжки». Конечно, родители не верили – попробуй, обмани мать. Но надо сказать, что ни один из наших бойцов не воспользовался ситуацией, чтобы остаться.

Перебросили нас в Моздок. Чистое поле. Декабрьская грязь, взбитая, как миксером, сотнями гусениц. Смог от тысяч движков. Все новые и новые самолеты садятся – выгружают технику и людей. Полная неразбериха и неустроенность. Ладно, на то мы и солдаты. Не понравилось другое – слишком уж велик был хаос. Бросалась в глаза неподготовленность, неукомплектованность целого ряда частей, отсутствие управления.

Я с удивлением наблюдал, например, как выгружались вэвэшники с резиновыми палками и щитами. С кем они собирались воевать таким «оружием»? Но мы ведь отправляли наверх исчерпывающую информацию о противнике. Да и не одни мы работали, ФСК также давало свою информацию наверх. Причем наши данные, как правило, подтверждали друг друга.

Началась работа. Работали в интересах «северной» и «западной» групп. В начале боевых действий одна из групп спецназа обнаружила чеченские «Грады», причем установки РСЗО находились в боевой готовности и были направлены в сторону движения наших войск. Сообщили командованию. Наверху усомнились и выслали еще группу, на вертолетах – «доразведать».

Первое сообщение подтвердилось. Запросили «добро» на ликвидацию «Градов». Командование отвечает: «Подождите, вопрос решается». Прилетевшие вертолеты покружили и, не получив команды на открытие огня, развернулись и ушли. Потом в одном из них насчитали двенадцать пробоин. Ну, а «духи» дали залп по колонне наших десантников. Были большие потери, в том числе погибли офицеры штаба ВДВ. Только после этого дали приказ уничтожить «Грады». Однако чеченцы не стали дожидаться, когда их размажут. Отстрелялись и тут же ушли…

«Подождите, вопрос решается» – это приходилось слышать в Чечне постоянно. Только мы потом ждать-то перестали. Чего пацанов даром гробить. Действовали все чаще и чаще на свой страх и риск.

Новогодний штурм, если его, конечно, можно назвать штурмом, оказался для нас полной неожиданностью, как, впрочем, и для всех. Есть основания предполагать, что приказ о штурме был дан сверху вопреки очевидной неготовности группировки. Мне также доподлинно известно, что не последние люди в руководстве государством вмешивались в проведение войсковых операций, отдавая распоряжения напрямую, минуя силовых министров.

Наше подразделение было разбито на два отряда. Тот, в котором был я, должен был присоединиться к северной, «рохлинской» группе. Третьего января мы были на базе корпуса в Толстом-Юрте.

Что в действительности происходило в городе, мало кому было известно, слухи ходили самые противоречивые. Наконец сообщили, что штаб корпуса расположился на консервном заводе, и нам надлежит туда выдвигаться. В качестве проводника нам выделили офицера корпусного штаба.

В город мы входили уже во второй половине дня. В Толстом-Юрте нас уверяли, что маршрут нашего движения абсолютно безопасен и контролируется нашими, можно двигаться походной колонной. Вошли мы, действительно, довольно спокойно. Однако, как оказалось, эта часть города не контролировалась никем. Что не контролировалась нашими – это уж точно.

Итак, входим. Улицы абсолютно вымершие. Особых разрушений нет, но стекла большей частью побиты. Над городом черные столбы копоти и огня – горят нефтяные скважины. На осколках оконных стекол, уцелевших в рамах, отсветы пожаров. Зрелище зловещее. Такое чувство, что из этих разбитых окон за нами следит сам город.

Время от времени на дороге попадаются трупы, пока только чеченские. Натыкаемся на несколько изуродованных, догорающих легковушек. Проводник впервые за время движения начинает выказывать некоторую неуверенность. Пытаемся выйти на связь с нашими войсками, уже находящимися в городе. Ничего не получается – на всех заранее условленных частотах молчание. Проводник вроде определился, и мы двинулись дальше.

В городе непрерывные звуки стрельбы, они то приближаются, то вновь удаляются. Время от времени начинает работать наша тяжелая артиллерия. Снаряды пролетают над нами и рвутся где-то впереди. На одном из перекрестков мы наткнулись на сгоревшую БМП и свежие лужи крови около нее. Еще через квартал проводник заявил, что окончательно заблудился, и предложил вернуться на исходную позицию.

Пока колонна разворачивалась, по одному из наших БТР откуда-то с верхних этажей выстрелили из гранатомета. Мы ответили шквалом огня. Бойцы осмотрели окрестные здания, никого не нашли. Выяснилось, что БТР поврежден, а двое наших ребят тяжело ранены.

Новые попытки выйти на связь опять были безрезультатны. Приняли решение вернуться в Толстой-Юрт, переночевать, найти более толкового проводника и с рассветом вновь двинуться в город.

Нового проводника мы не нашли, даже первый куда-то исчез. Утром двинулись в город по прежнему маршруту. По дороге нас обогнали пять БМП, которые шли очень уверенно. Приглашали нас с собой: «Только вперед, давайте, «спецы», жмите за нами!» Ну нет, ребята, уж слишком вы шустрые. Куда нам за вами? И точно, под вечер мы наткнулись на них. Стоят все пять, рядком, прокопченные. У каждой в борту по дыре, горелым мясом воняют…

Через некоторое время нашу колонну нагнали машины с медикаментами. Они шли тоже на консервный и дорогу знали. Пошли вместе, только ломиться наобум не стали. Бойцы спешились, шли по тротуарам, поглядывая на соседние окна. Уже на подходе к заводу пришлось вступить в короткий бой с не успевшими отойти из этого района боевиками. Дошли, правда, без потерь.

На консервном заводе мы узнали, какова же ситуация в городе. На Новый год наши части вошли в Грозный и смогли занять ряд объектов. На некоторых удалось закрепиться, с других наши солдаты были выбиты и уничтожены. Уже доходили сведения о судьбе несчастной Майкопской 131-й бригады. Город напоминал слоеный пирог – слой наш, слой их. Причем слои можно было определить достаточно условно, так как они находились в непрестанном движении.

Позднее стало очевидно, что так же, как у нас не было плана штурма, так и у чеченцев не было единого плана обороны, хотя определенная работа со стороны боевиков была проведена. Как профессиональному военному мне бросились в глаза характерные черты, по которым можно было судить о подготовке дудаевцев к предстоящему штурму Грозного федеральными войсками: оборудованные огневые позиции, заранее установленные фугасы.

Помимо этого, чувствовалась тактическая и огневая подготовленность боевиков: пристрелянные участки улиц, «привязанные» минометы. Да и вообще в целом они чувствовали себя значительно увереннее, чем наши войска. У них была лучше связь, они отработанно и слаженно действовали, а моральный их перевес был очевиден.

По сравнению с другими группировками, штурмовавшими Грозный с восточного и западного направлений, у нас, на «севере», ситуация была наиболее благоприятная. Лев Рохлин провел разведку Петропавловского шоссе, по которому он должен был входить в город. Оказалось, что на этом направлении его уже ждут засады боевиков. Идти по этому шоссе было равносильно самоубийству.

Тогда Рохлин сымитировал движение по шоссе силами одного батальона, основные же силы корпуса провел «огородами». Благодаря этому он застал врасплох и уничтожил значительно превосходящую по численности «духовскую» группировку. Очень показательно, что на Рохлина пытались давить сверху с требованием, чтобы тот вернулся на Петропавловское шоссе. При этом доходило даже до угроз «снять погоны» с генерала. Однако, так или иначе, Рохлин практически без потерь через аэропорт «Северный» вошел в город и закрепился на консервном заводе.

Одновременно с этим его авангард продолжил движение и пробился к больничному городку, расположенному в непосредственной близости от президентского дворца. На этом этапе продвижение корпуса было приостановлено, поскольку и консервный завод, и больничный городок оказались фактически блокированы боевиками. Кроме того, дудаевцы теперь полностью контролировали коммуникации, связывающие корпус с Толстым-Юртом.

Наше подразделение входило в город аккуратно, как учили. Большая же часть боевых машин федеральных войск, двигавшихся по Петропавловке и по улице Лермонтова, была уничтожена гранатометным огнем из окон домов. Закрепившиеся в городе части тоже несли очень серьезные потери от огня снайперов и минометных обстрелов. Тем не менее командование никак не могло прийти в себя, реально взвесить обстановку и начать действовать трезво.

Сверху была только одна команда: «Вперед, на президентский дворец!» Как будто на этом дворце свет клином сошелся, и он – какой-то необыкновенно важный стратегический объект. Уже целый разведбат, выполняя таким образом приказ, положили. Такую же судьбу, похоже, уготовили и нам. Однако наши отцы-командиры уперлись: «Не пойдем штурмовать этот дворец. Наши люди – не пушечное мясо, а спецы высокого класса, и уложить их в нелепых атаках мы не позволим!» Благодаря им и отстояли нас от «героической» кончины.

Тогда нам поставили другую задачу: совместно с СОБРом освободить от дудаевцев Петропавловское шоссе. Для работы мы выбрали ночное время, темнота – друг спецназовца. Технически это выглядело примерно так: сутки наблюдали за кварталом, который предстояло защищать, отслеживая каждую мельчайшую деталь. Ночью начали действовать. Первыми выдвинулись саперы: снимали, если есть, чеченские растяжки и устанавливали свои, перекрывая возможные пути отступления дудаевцев и подхода подкреплений.

Потом группа незаметно просочилась в здание (обычно для этого использовалось какое-нибудь нештатное отверстие, вроде пролома в стене). На некоторое время затихли, пытаясь определить по звукам наличие в доме чеченцев и их местонахождение. Переждав, потихонечку начали двигаться вперед. По пути уничтожали «духов», используя бесшумное и холодное оружие. К слову сказать, прекрасно показали себя бесшумная винтовка «Винторез», автомат «Вал» и пистолет ППС – весь бесшумный комплекс спецназа.

«Духи», как правило, не понимали, что происходит, – падали люди, пропадала связь. Чаще всего бесшумным оружием дело и ограничивалось. Ну, а если что, в ход шли по полной программе гранаты. Таким образом за две ночи мы очистили Петропавловку, потом и улицу Лермонтова.

Блокада была прорвана, корпус получил возможность отправить в тыл раненых, подвезти боеприпасы, продовольствие, подкрепление. Кроме того, прорыв блокады имел серьезный психологический эффект. До наших действий чеченцы по ночам чувствовали себя, как хозяева: передвигались в любых направлениях, где и как хотели. Теперь же, с начала действия наших групп спецназа, после наступления темноты боевики чувствовали себя неуютно: по ночам приходил противник – невидимый, бесшумный и безжалостный.

Нас начали узнавать по стилю работы и, как нам стало известно позже, прозвали почему-то «президентским полком». Одно упоминание о нас повергало дудаевцев в панику. Так было, например, когда мы вместе с морской пехотой чистили кварталы перед Совмином. Еще днем мы приметили один подвал, где засели чеченцы.

Мы не стали врываться в подвал с ковбойской стрельбой: расставили заряды пластида, рванули и засыпали их. Оставшиеся в живых подняли такой вой в радиоэфире: «Погибаем! «Президентский полк» здесь!» Однако это сообщение не облегчило их участь – дудаевцы рванули прочь из всех остальных прилегающих домов так, что их и выбивать оттуда не пришлось.

Наше появление оказало психологическое воздействие и на остальные подразделения федеральных войск. Там, где действовали мы, у наших солдат появлялась уверенность в том, что противника можно бить. Уничтожать противника не так уж и трудно, главное – подойти творчески.

Рождество оказалось переломным моментом освобождения Грозного. Христос родился, и мы уже начали чеченцев выдавливать из города. После улицы Лермонтова мы штурмовали многоэтажку Института нефти и газа, находившуюся вблизи комплекса больничного городка. Оттуда и из других близлежащих домов чеченские снайперы изрядно тревожили «рохлинских» пехотинцев. В иные дни потери федеральных войск от огня снайперов достигали 30 человек.

Еще в Моздоке мы проигрывали сценарии различных ситуаций, и у нас была неплохая «заготовка» – противоснайперская группа. То есть своих штатных снайперов мы свели в одну группу, чтобы массированным их применением на небольшом участке подавлять снайперов противника.

Как ни странно, но снайперская война оказалась для многих наших командиров полной неожиданностью, к которой они не были готовы. Причем главную проблему создавали даже не столько сами снайперы, сколько неудачные попытки борьбы с ними. Вроде такой, например, когда один командир отправил пехотную роту «поймать вон того снайпера». В итоге шесть бойцов этой роты подорвались на растяжках, установленных боевиками в развалинах.

Или когда вызывали огонь «Градов» и «Ураганов», чтобы «накрыть этого гада». Да и вообще само количество «духовских» снайперов, думаю, было преувеличено. В ситуации, подобной грозненской, прицельный выстрел с хорошей позиции почти всегда результативен. А бывает и так: днем духи наведут автомат на наши позиции и в таком положении его зафиксируют. Ночью произведут несколько выстрелов. У наших сразу мысль: «чечен – с ночным прицелом». Психологический эффект достигнут: всю ночь противник будет в напряжении.

Но это – к слову. Опыт всех предшествующих войн показывает, что со снайпером бороться лучше всего может другой снайпер. Однажды у многоэтажки группа наших снайперов работала двое суток, после чего противник притих, многоэтажку мы быстро отбили.

Восьмого числа наши понесли большие потери – несколько человек накрыли минометным огнем. И, по всей вероятности, накрыли свои же. Накануне, седьмого числа, мы сидели в подвале – отмечали Рождество. Смеялись. Шутили. Пили местный коньяк. Вдруг у меня возникло очень неприятное озарение: я смотрел на своих однополчан, и несколько человек как будто вываливались из общего настроя. Какие-то подавленные, что ли.

Внезапно подумал: «Эти погибнут очень скоро, может быть, завтра». Мысль эту я тут же от себя прогнал: «Совсем ты спятил, брат, в этой Чечне». Однако мои худшие предположения позже подтвердились. Один из наших снимал тогда всю компанию на видео. Спустя некоторое время, уже дома, мы смотрели, и точно – они как-то от всех отличались. Может, предчувствовали. Я рассказал ребятам о своей тогдашней догадке, и удивительно, несколько человек вспоминали почти то же самое.

На следующий день я сам едва остался жив. Мы выдвигались на новый рубеж. Двигались небольшими группками – человека по три. Перебежим через открытое пространство, соберемся в какой-нибудь подворотне или в глухом дворе, и снова вперед. Следом за мной шел радист. Слышу, вскрикнул.

Вернулся к нему, он сидит среди битого кирпича и охает – ногу вывихнул. Пока снимал с него ботинок, вправлял вывих – впереди взрыв. Прошли вперед – воронка. Как оказалось, ребята были увешаны взрывчаткой и «Шмелями», и все это сдетонировало от разрыва мины. Если бы радист не споткнулся, то мы с ним оказались бы вместе с ребятами, в этой воронке…

В Чечне наш полк потерял семнадцать человек – для спецназа потери огромные. Вдвойне становится обидно, что в основном погибли от огня своих же.

Каждый раз при планировании операции перед нами стояла дилемма: предупреждать находящиеся в этом районе войска о том, что мы будем работать, или не предупреждать. Предупредишь – обязательно информация будет у чеченцев, и они или покинут позицию, или подготовятся к встрече. Не предупредишь – обязательно свои же обстреляют.

Иной раз свои обстреливали даже после предупреждения, как это случилось на улице Лермонтова. Мы оповестили всех, что будем работать. Посоветовали к нам не соваться ни при каких обстоятельствах. В одном доме тихо сработать не удалось, пошли в ход гранаты. Тут откуда ни возьмись танк – взрывом его снаряда разнесло полдома. Один наш боец погиб, один был ранен, еще один контужен.

Но, честно говоря, ожидать чего-то другого было трудно. Подготовка операций была – хуже некуда: никуда не годились взаимодействие, связь, подготовка бойцов, да и командиров тоже. Как будто и не было раньше Афгана и других «горячих точек». Или взять оснащение. Часто приходилось видеть «элитные» части МВД, имеющие такое оружие, которое им было просто ни к чему, в то время как нам никто ничего подобного не давал. «Духи» были вооружены и экипированы ничуть не хуже, чем мы, а иногда даже лучше. В этой связи я не могу не вспомнить один эпизод.

Во время уличных боев в городе, недалеко от подвала, где мы разместились, я наткнулся на довольно подозрительного типа. Он буквально свалился на меня с забора. Мы отскочили друг от друга и подняли автоматы. Незнакомец был одет в армейский камуфляж, бушлат, черную «менатеповскую» шапочку (банк «Менатеп» отправил нам гуманитарную помощь – новогодние подарки, в том числе и эти шапочки), армейский бронежилет с карманами для магазинов. И лицо славянское. Я был без знаков различия, в маске. Немая сцена.

А потом дурацкий диалог, типа: «Ты за кого?» – «А ты?» – «Я за наших». – «И я за наших». – «За каких наших?» – «За своих…» И пятится, пятится, а меня держит на мушке. А потом развернулся и быстро так пошел, почти побежал. Я как-то автоматически на спусковой крючок нажал. Он споткнулся – носом в снег. «Ну, – думаю, – натворил ты, батенька, делов-то. Не дай Бог, своего грохнул, вовек себе не простишь». Перевернул его, действительно – лицо русское, на вид лет двадцать с небольшим. Вытаскиваю из кармана бумаги. Смотрю – паспорт, прописка сибирская. Дальше еще какие-то «ксивы»…

Ага, вот: «Департамент государственной безопасности Республики Ичкерии». Все ясно – не подвела интуиция старого спецназовца. Потом, когда личность установили, выяснилось – офицер российской армии. Взял отпуск по семейным обстоятельствам. И поехал к «чехам». Ичкерию защищать да жене на шубу заработать. Заработал – себе на бушлат деревянный. В своей части, говорят, на хорошем счету был.

Была у меня еще одна памятная встреча с подобным типом. Прибегает в подвал боец и кричит: «Товарищ майор, мы там трех «чехов» взяли, со стволами, с ними какой-то гражданский, вроде русский». – «Не знаешь, что ли, что с ними делать?» – отвечаю. А надо сказать, что к этому моменту мы в «фильтрах» уже разочаровались. Брали «духа» и сдавали милиционерам «на фильтр». А через четыре часа брали его снова, с развороченной физиономией.

В лагере его сначала увечили, а потом за некоторое вознаграждение отпускали. Легко можно представить, какое единственное желание возникло после этого у чеченского паренька. И мы просто были вынуждены, хотя бы из соображений собственной безопасности, процедуру упростить. С оружием попался – как говорится, «не обессудь». Без оружия – гуляй до следующего раза.

Так вот. Боец мнется: «С «чехами» мы вопрос решили. А этот кричит, что он какая-то «шишка», чуть ли не заместитель Президента. Действительно, у него удостоверение от Госдумы. Фамилия то ли Коблов, то ли Копелев. Без вас решили не разбираться. А то вдруг дров наломаем». – «Ну, ладно, – говорю, – давайте сюда этого заместителя. Поглядим, что за птица».

А за день до этого мы «духа» подстрелили. И когда карманы обыскивали, нашли «Разрешение на ношение оружия», подписанное ни больше ни меньше как помощником Президента России.

Слышу на лестнице: «Иди, иди, а то как двину прикладом». В ответ бормотание невнятное. Потом глухой удар – и в подвал вкатился какой-то тип. Уже в возрасте. В засаленном берете, в очках, в пальто с каракулевым воротником – непонятно, что у него общего с боевиками. А физиономия очень неприятная: напуганная и наглая одновременно – редкое сочетание. Он – ко мне: «Вы здесь старший? Немедленно доложите э-э-э, на каком м-м-м основании вы задержали э-э-э помощника Президента и депутата Госдумы. Э-э-э, ваши солдаты м-м-м ударили меня. Э-э-э вы ответите своей карьерой. Я посажу вас. Вы меня э-э-э с Ельциным соедините немедленно». И так далее в том же стиле.

Мне надоело мычание это слушать, я и говорю бойцам: «Как вам не стыдно! Это чучело уже пять минут хамит вашему командиру, а вы стоите и рты разинули. Давайте, отведите его подальше, чтобы не воняло потом, если задержаться здесь придется». Смотрю, у него лицо побелело, нижняя челюсть отвалилась и задрожала. На колени – бух! И в подвале крайне неприятно запахло. «Господин офицер, господин офицер, э-э-э, вы ведь не допустите этого!» И так жалостливо-жалостливо замычал. Я-то, конечно, кончать его не собирался, уже было известно, что он действительно депутат, но его наглость меня возмутила, я решил немного спесь с него сбить.

«Ладно, – говорю, – если грубить не будешь». И повел в штаб корпуса. Он, как только увидел, что опасность миновала, вновь обнаглел: «Снимите маску, я хочу запомнить ваше лицо. Я хочу вас проучить». – «Пока обойдешься, «духи» тоже очень хотят мое лицо запомнить». Уже потом я многое узнал о деятельности этого депутата.

О том, как первого января он ходил к окруженным солдатам, уговаривал их сдаться, уверяя, что это приказ Президента России. И о том, что тех солдат, которые ему поверили, потом зверски замучили. И о многих других художествах. Иногда даже жалею, что отпустил его. Хотя, думаю, что именно про таких иуд Господь говорил: «Мне отмщение и Аз воздам».

И еще одно страшное разочарование. В южном направлении был оставлен «гуманитарный коридор», якобы для выхода из Грозного мирного населения.

Но вся штука заключалась в том, что из Грозного все, кто мог уйти, уже давным-давно ушли. А дудаевцы по этому коридору сновали во всех направлениях. Отводили из города силы, вывозили раненых, обратно подвозили боеприпасы, подкрепление. Об этом мы, разумеется, информировали командование. Результат – нулевой. И даже когда наши наблюдатели давали конкретные целеуказания, это ни к чему не приводило.

Впрочем, если вспомнить обо всех таких «странностях», с которыми я столкнулся, я смог бы, наверное, прочитать в академии спецкурс о том, как воевать в условиях гарантированной утечки информации, саботажа со стороны высшего командования и полной неподготовленности солдат и младших офицеров.

Сначала я все-таки надеялся, что там, наверху, вспомнят о стране, наведут порядок. Кстати, так же на первых порах думали и грозненцы. Причем не только русские, но и некоторые чеченцы. И солдат наших раненых прятали, и еду несли, и теплые вещи. Сообщали о готовящихся пакостях «духовских». И плакали, и обнимали нас, как во время той войны: «Мы вас, родимые, с 91-го ждем!» Но все пошло наперекосяк.

Есть вещи, которые невозможно забыть и простить. Я своими глазами видел «КамАЗы», полностью загруженные мальчишескими трупами. Я видел МЧСовские рвы под Грозным, куда свозили и сваливали трупы мирных жителей. Детей, стариков, женщин, чеченцев, русских – всех вместе. Может, и были среди них боевики, но думаю, что единицы. Боевики трупы своих не бросали, даже старались выменять.

За что погибли все эти люди? И кто ответит за это? Сколько я ни думал об этом, не видел логики. То есть отдельные эпизоды понятны, некоторые мотивы – тоже. А в целом – абсурд и иррациональность полнейшие. Возможно, кто-то начнет утверждать и доказывать, что я не прав. И приведут множество сокрушительных аргументов. Но едва ли это освобождает от ответственности за происходившее в Чечне: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, ибо он звонил по тебе»…