Война, «бача», душманские часы… (Повествует ветеран Афганистана)

Период пребывания в Афганистане Ограниченного контингента советских войск еще долго будет жить в нашей памяти, ведь война в этой стране не прекращается до сих пор. Кажется, что ей не было начала и нет конца…

В отличие, наверное, от всех чужаков, приходящих на эту выжженную войной и бедой землю, только наши не были там завоевателями. Они не прикрывались, как американцы сегодня, сомнительными лозунгами о «войне с терроризмом» и об «установлении демократии»… Изначально не ставилась цель захвата территории. Впрочем, не будем останавливаться на всех этих аспектах, по данной теме написаны уже горы литературы.

Скажем о другом – о благородстве нашего русского человека на той жестокой и непонятной войне. О чистоте души и о чистоте намерений, несмотря на то, что наши были поставлены в условия, в которых не было выбора… Сегодня мы представляем вам, читатель, воспоминания Сергея Погадаева, майора запаса. В Афгане он был командиром танковой роты. Случай, о котором он рассказывает, уж извините за преамбулу, не просто трогает за душу, скорее – потрясает. И заставляет о многом задуматься сегодня, спустя много лет после той войны…

…Не помню, как завязался тот бой. Наша задача была – обеспечить на своем участке ответственности беспрепятственное прохождение колонн по дороге, ведущей в Кабул. И, судя по тому, как плотно насели «духи», стало понятно, что они пытаются стянуть побольше наших сил, очевидно, с тем чтобы оголить другие участки. Видимо, ожидалось прибытие в столицу Афганистана либо ценного груза, либо какого-то важного лица. Разведка у них работала неплохо. В общем, через несколько минут после начала боя плотность огня была такой, что не высунуться. Наблюдение, иначе как через танковые триплексы, вести было невозможно. Душманские пули беспрестанно барабанили по корпусу и высекали из брони искры. Не считая автоматического огня, против нас работали несколько гранатометов, чьи расчеты, естественно, постоянно меняли позиции, и миномет, который тоже никак не удавалось засечь – в кишлаке Калайи-Биби около двадцати крепостей, вот с территории какой-то из них он и лупил.

Раньше из этого кишлака огонь не вели – жилой все-таки. От нас до него было всего метров триста. И обе стороны готовы были драться до последнего. С одной стороны, мусульманский фанатизм, с другой – гордость за принадлежность к великой Советской Армии. А принцип тогда был таков: все, что стреляет по нашему солдату, должно быть сметено лавиной огня…

Главным было, падая с простреленной башкой, не подмять под себя мальчонку…

…Как-то внезапно огонь со стороны кишлака прекратился. Увидев в зоне обстрела женщину, я дал команду на прекращение огня. Через командирский прибор наблюдения увидел, что женщина идет без чадры, а в руках несет безжизненное тело ребенка. Окровавленная головенка малыша неестественно откинута, ноги и руки плетьми свисают с полуопущенных рук матери…

Те, кто хотя бы понаслышке знает, что такое шариат и что значит, когда в кишлаке женщина выходит навстречу «неверному» с открытым лицом, думаю, смогут меня понять.

Великая Скорбь Матери накрыла долину, прекратила огонь с обеих сторон и вышвырнула меня из люка командирского танка. Иначе я не могу объяснить свой поступок. Представьте: двигаются навстречу друг другу 27-летний офицер Советской Армии и мать с раненым ребенком на руках. Женщина прошла метров 50, а я преодолел за это время остальное расстояние и оказался у стен кишлака.

Мальчик двух с половиной – трех лет был без сознания, голова в крови, которая пузырилась из носа. Но он был жив. И я принял Жизнь из рук в руки.

Развернувшись в сторону дороги и сделав несколько шагов, я затылком ощутил количество глаз, разглядывающих меня сквозь рамку прицела. Страха не было. Главная мысль в тот момент была о том, чтобы, падая с простреленной башкой, не подмять под себя мальчонку. Упасть нужно боком. С каждым шагом я поворачивал корпус, чтобы тело при падении по инерции повернулось именно так.

У дороги меня встретили глаза моих солдат… Между танками стояли два БТРа, на одном из которых в полный рост стоял незнакомый мне офицер. Теперь я понимаю, почему он так стоял. Таким образом он прикрывал меня – выставлял себя «духам» напоказ, как белый флаг. На втором БТРе сидел техник нашей роты прапорщик Николай Кругляков и также, не прячась за броней, наблюдал за происходящим.

Я подал ему ребенка:

– Николай, мальчик должен жить.

– Понял, командир. Как раз еду в Баграм за хлебом. Сам доставлю.

…БТР увез мальчонку в баграмский медсанбат. Я сел на башню своего танка, подсоединил тангенту к шлемофону. Закурил. Кишлак молчал. За нашими спинами по дороге пошли КамАЗы и «бурбухайки». Выкурив сигарету, я дал команду экипажам выносных постов продолжать выполнение задачи, а Рычкову – своему механику-водителю – возвращаться на заставу.

…И он без слов шмальнул очередь в потолок приемного покоя

В тот день стрельбы на нашем участке больше не было. К вечеру Николай вернулся из Баграма и рассказал о том, как поместил ребенка в медсанбат.

Когда он вошел с раненым мальчиком в приемное отделение, дежурная сестра вызвала врача, который сразу же отправил прапорщика в Чарикар. Дескать, здесь нет педиатрического отделения для афганских детей, а в Чарикаре хорошие врачи. Таков, мол, порядок.

Кругляков с ребенком на руках сел в БТР и рванул в Чарикар, до которого было километров тридцать. В чарикарской больнице местные врачи попрятались, а паренек в белом халате, назвавшийся санитаром, объяснил, что, поскольку мальчика привезли из «Аминовки», его здесь не примут.

«Аминовкой» называли участок дороги до Калакана. Когда афганские водители проходили этот отрезок, они ладонями проводили по лицу и говорили: «Аминь». Отсюда и пошло название, которое закрепилось прочно. За эту зону отвечала вторая рота нашего батальона. Как правило, именно здесь и были наиболее частые обстрелы колонн.

Отсюда было ясно, почему врачи не захотели принять ребенка. Кто знает, чей он? Вдруг его отец большой человек, а мальчик умрет в больнице? В этом случае душманы будут мстить всему персоналу. Тем более что «Аминовка» – это провинция Кабула, а Чарикар – столица Парвана. Увозите в Кабул…

Поняв, что ребенка здесь не примут, разъяренный прапорщик через 30 минут вновь оказался в приемном покое баграмского медсанбата. Молча вручив раненого ребенка дежурной сестре, он снял с плеча автомат.

– Ну ведь вам же сказали, что здесь не детская больница. Зачем нам лишние проблемы? – пролепетала сестра.

На войне человек не всегда способен принимать разумные решения – на это порой просто не хватает времени. А здесь раненый ребенок уже который час мотался с прапорщиком по пыльным дорогам, и жизнь его неумолимо угасала. А у Круглякова приказ – мальчик должен жить!

Николай без слов шмальнул очередь в потолок приемного покоя. За стеклянной дверью отделения поднялась беготня, появлялись и исчезали испуганные лица персонала. «Засуетились!» – зло мелькнуло в голове Круглякова.

Открывается дверь, и в приемный покой входит утомленный подполковник. Окинул взглядом присутствующих и, наверное, многое понял. Осмотрел мальчонку: «Срочно в операционную!»

Мальчика унесли. Подполковник закурил, внимательно посмотрел на грязного, взмыленного прапорщика:

– Потолок больше не дырявь. Не ты строил – не тебе и ломать. Да и без тебя стрельбы хватает. – Смачно затянулся. – Результат узнаешь через час-полтора. Откуда привезли?

– Из Калакана.

– Понятно. Иди и не шуми больше. И так «крыша» тут у всех набекрень. Все.

Когда Николай мне это рассказывал, в его голосе чувствовалось огромное уважение к мудрому доктору.

Пристроив малыша, Кругляков поехал на склады решать свои вопросы, получил хлеб на батальон и часа через два заехал в медсанбат. Встретили его уже спокойно. Сказали, что операция прошла успешно, мальчонка жив, но ночью может быть кризис. Об этом Кругляков сказал мне только к вечеру следующего дня, после того как узнал, что ребенок будет жить.

Каждый солдат брал мальчонку на руки и целовал его в голову

Утром к заставе подошли две афганские девочки – лет пяти и десяти. На всех наших заставах в Афгане, да я думаю и не только в Афгане, это в крови русского солдата, был такой негласный закон: приходящим детям давать либо кусок мыла, либо банку сгущенного молока, либо тушенку. Вот и я, услышав от часового о приходе детей, прихватил из склада пару банок сгущенки и вышел на внешний двор заставы.

Почти все афганские дети, чьи дома находились рядом с дорогой, довольно сносно говорили по-русски. Наши войска на тот момент находились в Афганистане уже седьмой год.

– Мы пришли узнать, где наш брат, – сказала старшая девочка. Минут десять я разговаривал с детьми. Убеждал в том, что их братишку никто не увезет в Москву, что русские врачи его обязательно вылечат и он скоро вернется домой. И лица девочек на глазах буквально просветлели, когда они узнали, что их брат находится у русских врачей.

Здесь не могу не сделать маленькое отступление. О доблести и профессионализме наших врачей в Афганистане знали не понаслышке. Лично для меня это вообще отдельная каста, вызывающая огромное уважение. За время моего пребывания в Афгане я немало раз был свидетелем их мужества, преданности своему делу, и прежде всего своим пациентам. Военный врач в любой момент готов пожертвовать собой ради пациента, если это понадобится. Когда в 1986 году в Баграме рвались армейские артиллерийские склады и снаряды летали по гарнизону, как мухи, врачи военного госпиталя и медсанбата без устали выносили на себе раненых и тяжелобольных в безопасные места, которые находились совсем не рядом. То же самое происходило и в Пули-Хумри в августе 1988-го. Вообще, мне ни разу в жизни не довелось встретить трусливого врача.

…Первое время девочки приходили почти каждый день. Порой мне приходилось отправлять к ним замкомвзвода сержанта Андрея Каленова. Прошло недели три, и они стали наведываться реже. Присаживались метрах в ста от заставы и ждали вестей.

Когда Кругляков бывал в Баграме, он справлялся о здоровье нашего маленького друга, передавал ему фрукты. Мы все за него очень переживали. Месяца через полтора я оказался в Баграме у своих друзей – разведчиков и «противотанкистов», как любили себя называть парни из противотанковой батареи. На обратном пути заскочил в медсанбат, узнать, как себя чувствует парнишка.

Весь мой экипаж – механик-водитель Вячеслав Рычков, заряжающий Сергей Отыч, командир танка Геннадий Додонов – выскочил из танка, увидев у меня на руках смеющегося «бачонка», который пытался стащить с меня шлемофон. Каждый солдат брал мальчишку на руки, подбрасывал, целовал его в голову.

– Ладно, хватит лобзать малыша. Ехать пора, – сказал я, и 415-й танк с гордо задранной пушкой взял направление в сторону «Аминовки».

Лицом к «Гюльчатай», спиной к танку

Остановив машину напротив кишлака, где принял раненого парнишку, я вынул из ящика командирского ЗИПа СПШ и «повесил» над домами ракету белого огня. После этого спрыгнул на землю, принял от Гены Додонова ребенка, поднял его над головой, показывая наверняка наблюдавшим из кишлака за танком душманам, с чем мы пришли. Посадив паренька на плечо, я стал медленно спускаться по тропе, ведущей к кишлаку.

Из знакомой крепости навстречу нам высыпала ватага мальчишек и девчонок разного возраста. За ними вышли несколько женщин. Дружной гурьбой побежали нам навстречу, подталкивая друг друга. На этот раз я постарался далеко от дороги не отходить.

Не добежав до нас метров тридцать, ребятишки пропустили вперед женщину, которая полтора месяца назад отдала мне мальчика. За ней выступили два существа, покрытые чадрами. При виде их мне почему-то вспомнился Петруха из «Белого солнца пустыни» с его фразой: «Гюльчатай, открой личико». Стало не по себе. На этот раз АК был со мной. Я опустил мальчика с плеча на землю, и он побежал к матери.

Я же остался стоять на месте. Не для того, чтоб услышать слова благодарности. Просто, стоя лицом к людям в чадрах, было больше вероятности остаться в живых. Война есть война. И первым показывать свою спину в мои планы не входило. Восток – дело тонкое…

Но, слава Богу, как только мальчик с разбегу уткнулся в ноги матери, та схватила сынишку в охапку, развернулась, и вся эта галдящая орава покатилась назад.

Убедившись, что я их больше не интересую, полубоком выхожу к танку и в который раз с удовлетворением замечаю, как грамотно мои парни ведут наблюдение за местностью. Командир танка Гена Додонов, как всегда, каждому члену экипажа определил сектор наблюдения. И все они прикрывали меня. Лучших солдат и желать не надо.

Вернувшись на заставу, я с головой ушел в ее четко регламентированный и в то же время порой совершенно непредсказуемый быт, практически забыв и думать об афганских детях – своих забот полон рот…

Встреча

Прошло три дня. Примерно около шестнадцати часов вдруг вздрагиваю от дикого крика часового первого поста:

– Дежурный!!! «Духи»!!! Человек пятнадцать на бортовой машине! Встали на дороге напротив заставы!

Я влетел на первый пост. Да, забавно: такого я еще не видел. Их машина остановилась аккурат на спуске к нашей заставе, перегородив въезд. Из кабины ЗИЛка вышел человек и уверенно, твердой походкой направился к крепости.

– Дежурный! Сапера к миномету, остальным наблюдать в своих секторах. Дежурный экипаж – к бою! Каленов за старшего! Я пошел.

Захватив с собой трофейный «Вальтер», выхожу к парламентеру.

Увидев меня, вышедший из кабины двинулся навстречу. За ним из кузова спрыгнули еще два рослых воина и пошли следом – чуть поодаль.

«Экий породистый», – подумал я. Чисто выбритые щеки, бородка словно тушью подведена. Прямой, уверенный взгляд из-под строгого разлома красивых бровей. Глаза резанула морозная белизна носков. До этого я вообще афганцев в носках не видел.

Пальцы в кармане проверили предохранитель. Мы сошлись. Какое-то время смотрим друг другу в глаза. Взгляд воина открыт. Злобы нет. Это уже хорошо – значит, пришли не с претензиями. Жду, когда заговорит первым – для чего-то же он пришел?!

Афганец спокойно протягивает руку. На его ладони чистым стальным блеском сверкают великолепные часы. Взглядом пытаюсь изобразить недоумение.

– Бакшиш, – спокойно говорит он.

Держится уверенно. Это располагает. Охранники, такие свеженькие, с каменными лицами ловят мои возможные движения.

Левой рукой беру подарок. Смотрю в глаза. Пытаюсь понять.

– Ташакор, – произносит душман и, развернувшись, идет к машине. Мюриды, слегка расступившись, пропускают командира и следуют за ним. Садятся в машину – каждый на свое место и уезжают.

Позднее через сотрудников местного ХАДа я узнал, что человек, подаривший мне часы, – отец мальчика, которого спасли наши военные врачи, он же командир крупного отряда в соединении Суфи Расула – хозяина Исталифа…

P.S. двадцать лет спустя

И сегодня, спустя больше двух десятилетий, часы «Seiko 5» на моей руке. Видно, от чистого сердца поднесены. Хотелось бы, чтобы наш мальчишка был сегодня жив. Дай Бог ему Разума и Здоровья. Ему и всему населению многострадального Афганистана.

Я вновь, как в тот день, который уже не забуду никогда в жизни, переживаю свои впечатления после той встречи. И вновь вспоминаю прямой взгляд, руку с лежащими в них часами, отрывистое: «Ташакор»… Вот они – истинные хозяева земли афганской. Да, это их земля. Мы были гости на ней. Не завоеватели, а именно гости. Своим приходом к нам эти люди выказали свое понимание нашего присутствия на их земле, даже где-то уважение к нам.

Помню, как в который раз на меня нахлынула волна уважения к афганцам. Не к тем безвольным нищим, что надели форму царандоя только затем, чтобы досыта хлебать из предоставляемой кормушки и грабить по ночам, но к тем людям, для которых слово «родина» – не пустой звук. И хотелось бы, чтобы над горами Гиндукуша когда-нибудь наконец засияло мирное солнце, дарящее только Тепло и Радость…