Русская армия накануне вторжения Наполеона

2012 год для России — юбилейный. 200 лет назад, 12 июня 1812 года, началось вторжение в Россию «французов и с ними двадцати народов». Через полгода враг был изгнан из пределов России. Война не стала неожиданностью для русского общества. Ее ждали, к ней готовились, ее даже жаждали, чтобы смыть унижение Тильзита. Об общественных настроениях накануне той войны рассказывает специалист по общественному сознанию военного времени, саратовский историк Юрий ЕПАНЧИН.

Созданная Петром I регулярная русская армия превратилась на протяжении XVIII столетия в одну из сильнейших в мире. В течение столетия русские не проигрывали генеральных сражений. Тем болезненнее переживались поражения, нанесенные русским французами под Аустерлицем в 1805 году и под Фридландом в 1807-м. Навязанный Наполеоном в 1807 году Тильзитский мир, хотя и был обставлен дипломатическими формулировками как договор равноправных партнеров, воспринимался российским общественным мнением как унизительный и ставивший Россию в зависимое от Франции положение.

Реформа армии при Александре I

Сам император Александр I, на словах расточая похвалы в адрес военного гения «великого корсиканца», готовился к реваншу, используя передышку для перевооружения и реорганизации армии. Как часто бывает, неудачи и поражения побуждали к копированию достижений более удачливого соперника. Перенимались не только структура и организационный механизм французских вооруженных сил, но и такие мелкие подробности, как форма одежды и детали амуниции. В частности, в качестве знаков отличия офицерского и генеральского состава были введены эполеты. «Теперь Наполеон сидит на плечах у всех русских офицеров», — сокрушались патриоты.

Однако многие нововведения носили важный конструктивный характер. Создавались постоянные воинские соединения с четко определенным штатом (дивизии, корпуса), обладающие значительной тактической и оперативной свободой. Проводилась унификация вооружения, вносились изменения в уставы. Последовательно сменились два энергичных военных министра — Алексей Аракчеев (1808—1810) и Михаил Барклай де Толли (1810—1812). Если Аракчеев произвел техническое перевооружение армии, реформировал артиллерию, сделав ее мобильной и эффективной, то Барклай де Толли основное внимание уделил организационным вопросам, кадровой политике и передовым на тот момент методам обучения войск.

Мирная передышка с Францией, впрочем, вовсе не означала отсутствия военных действий. В этот период Россия вела пять войн одновременно — с Турцией (1806—1812), с Ираном (1806—1813), со Швецией (1808—1809), с Англией (1807—1812) и с Австрией (1809). И если последние две войны русский император объявил чисто номинально, из-под французской палки (хотя и получил от Наполеона город Тернополь, который вернул Австрии только в 1815 году), то в остальных Россия выказывала существенные агрессивные планы. Используя предоставленную Тильзитским трактатом свободу рук на севере и на юге, Россия присоединила к себе Финляндию, и устремилась за Днестр, желая аннексировать румынские княжества Молдову и Валахию, находившиеся тогда под сюзеренитетом Турции. Таким образом, русская армия не «закисала» в казармах, а непрестанно совершенствовала свой боевой опыт.

Но был у нее и тягчайший порок, связанный с системой комплектования. В отличие от послереволюционной Франции, где была введена общегражданская всеобщая воинская повинность, в Российской империи сохранялась рекрутчина — принудительный набор в армию подневольных частновладельческих и государственных крепостных людей. Рекруты должны были служить практически пожизненно и при этом не могли рассчитывать на карьерный рост, в то время как про французских солдат — свободных граждан — Наполеон говорил, что каждый из них «носит в своем ранце маршальский жезл». Русские солдаты большей частью были неграмотны, а их патриотизм принимал фантастические, сказочные формы.

Как готовились к войне

Император Александр I после Тильзита вынашивал планы «восстановления свергнутых государей в их прежних владениях». Восстановление же «попранной чести» русского оружия вдохновляло подавляющую часть офицерского корпуса. «Поражение Аустерлицкое, поражение Фридландское, Тильзитский мир, надменность французских послов в Петербурге, пассивный вид императора Александра перед политикой Наполеона 1-го — были глубокие раны в сердце каждого русского. Мщение и мщение были единым чувством, пылающим у всех и каждого. Кто не разделял этого, — и весьма мало их было, — почитался отверженным, презирался», — вспоминал о том времени князь Сергей Волконский. «Всяк точил свою саблю» — русское офицерство да и весь почти образованный слой общества жаждали низвержения наполеоновского господства. К новой войне готовились активно и самозабвенно. В армии практически не было даже намеков на пораженческие настроения.

В 1811 году верховное командование привело в боевую готовность западные округа, в срочном порядке формировало на границе боеспособные части. Осуществлялось перевооружение, наращивался военный потенциал. Это был тот, довольно редкий в истории России период, когда быстрый карьерный рост сопутствовал действительно талантливым, храбрым и инициативным офицерам, прошедшим боевое крещение. На командные посты было назначено много сравнительно молодых генералов. Зачастую при назначении корпусных командиров генерал-лейтенантам отдавалось предпочтение перед «полными» генералами. Попытка выдвинуть на руководящие посты видных сановников и представителей царской семьи (одно время брат императора, великий князь Константин Павлович объединял под своим начальством несколько крупных соединений) в конечном счете не осуществилась, и командование было поручено боевым генералам.

«Все они красавцы, все они таланты…»

Зачастую в западной, а отчасти и в отечественной литературе превозносят наполеоновских маршалов. Русским генералам повезло гораздо меньше. А это несправедливо. Сам император французов считал иначе. О Раевском он как-то сказал: «Этот генерал сделан из того материала, из которого делаются маршалы». Накануне 1812 года выдвинулась плеяда блестящих русских военачальников, смелых, стойких, инициативных, способных на нестандартные действия.

Важным фактором, определявшим моральный дух русских войск, стало ускорение формирования национального самосознания, характерное для Европы эпохи романтизма. Значительная часть русских генералов и офицеров в начале XIX столетия воспринимала свою службу не только как долг дворянина перед царем, но и как служение своему народу и Отечеству. Среди русских офицеров теперь были сотни высокообразованных людей, воспитанных в духе гуманизма и любви к ближнему. Они видели в солдатах-рекрутах не серую массу, а своих боевых соратников и таких же русских людей, как они сами.

В тогдашней российской армии значительную часть командных постов занимали иностранцы. Император Александр порой доверял им больше, чем природным русским. Военачальники-иностранцы, как правило, являлись хорошими профессионалами, часто проявляли храбрость и решительность. Такие полководцы, как граф Петр Витгенштейн или князь Михаил Барклай де Толли, несмотря на странные для русского уха фамилии, являлись пламенными российскими патриотами, с высокой ответственностью исполнявшими воинский долг. Но всё же большое число иностранцев среди высоких чинов русской армии приводило к ущемлению чувства национального достоинства и выразилось в конце концов в выделении в среде генералитета особой «русской партии». Патриотические настроения русских военачальников выразил в разговоре с генерал-адъютантом маркизом Паулуччи генерал граф Остерман-Толстой: «Для вас Россия — мундир, вы его надели и снимите, когда хотите, а для меня Россия — кожа».

В 1811 году в окружении императора Александра и военного министра разрабатывались и обсуждались различные концепции будущей войны. Большинство генералов было сторонниками активных наступательных действий, они отвергали саму мысль об отступлении, тем более об оставлении врагу громадных территорий России. Князь Петр Багратион за два месяца до вторжения предлагал императору упредить Наполеона и вторгнуться в герцогство Варшавское. Но к тому времени потенциальные союзники России — Австрия и Пруссия, разбитые Наполеоном, уже заключили военные договоры с Францией, и император Александр в конце концов остановился на оборонительном плане ведения будущей войны.

Однако главной причиной, вынудившей русское командование принять отступательную стратегию, стало беспрецедентное материальное превосходство наполеоновской армии. В конце 1811 года французский император имел под ружьем 1 046 567 человек. Это была величайшая армия, которую до той поры знала история. Недаром она получила наименование La Grande Arme e. В первом эшелоне армии вторжения насчитывалось 448 тысяч солдат и офицеров (впоследствии численность войск, вторгшихся в Россию, возросла до 660 тысяч). Русское командование могло противопоставить противнику только 317 тысяч вооруженных людей, объединенных в три Западные армии и два отдельных корпуса. Русские вооруженные силы были рассредоточены вдоль границы, что препятствовало их согласованным действиям и передавало стратегическую инициативу в руки неприятеля. Наполеон в полной мере воспользовался этой возможностью свободно избрать место нанесения первого удара.

Но русская армия, уступая наполеоновской в численности, по своим боевым качествам была сопоставима с противником. Причем в одном отношении она, безусловно, превосходила разноплеменное войско завоевателей, так как была армией национальной, более однородной и сплоченной, ее отличал гораздо более высокий моральный дух. Высокая дисциплина и способность русских войск переносить трудности предотвратили разгром армий Барклая и Багратиона в начальный период войны. Во время кампании 1812 года именно армия стала центром объединения сил всего русского общества.